Православный философ и богослов Христос Яннарас так оценивает соотношение традиционализма и духовности: «Люди стараются утвердить себя посредством своих индивидуальных добродетелей… На этом пути они превращают благовестие Церкви – иногда Писание, иногда Предание, а иногда и их вместе – в объективный „авторитет“, из которого они черпают метафизические и нравственные истины, которые подпитывают их эгоцентрическую самоуверенность. Они делают из Церкви „религию“, превращая ее в институцию, обеспеченную бюрократией, которая управляет верой так, как будто вера – это идеология. Авторитет институции и вес, присущий идеологии, гарантируют правильность индивидуального выбора „веры“… Евхаристия перестает быть осуществлением евангельского способа существования, явлением истинной жизни и превращается в индивидуальную обязанность участвовать в общей молитве. Догмат, выражающий общий церковный опыт, превращается в автономное идеологическое содержание, в рационалистический дисциплинарный кодекс, защищающий индивида от незнания и ошибок. Богословие подчиняется приоритету метода, превращаясь в построенную на доказательствах „науку“, предлагающую интеллектуально несомненные факты. Аскеза верных – акт и практика участия в динамике отношений, составляющих Церковь, – кодифицируется как правила закона и принципы индивидуальной нравственности. Таким образом, предание, вместо того чтобы быть передачей и восприятием живого опыта, превращается в собрание окаменелых формул „православия“ (ортодоксии), питающих индивидуальную самодостаточность, преданную мертвым схемам» (Подлинность православного традиционализма. § 3).
Вера и риск
Школьное богословие делит Откровение на «естественное» и «сверхъестественное». Писалось это в эпоху цветения позитивизма как нового направления методологии науки (позитивизм признает единственным источником истинного знания материально-чувственные данные). Православные бессознательно подыграли,откопав в предании вышеуказанные деления Откровения. Под «естественным» Откровением понималось умозаключение на основе проверяемых наблюдений (над природой и человеком); «сверхъестественное» – когда Бог обращается к человеку непосредственно. Каким же видом Откровения рождена христианская религия?
Но если в современных реалиях мы не видим библейских чудес с поглощением недрами земли Дафана и Авирона (Чис. 16: 32), воскрешением мертвых и т. д., то атеизму, обосновывающему себя позитивистски, остается только резюмировать: Бога нет, ибо мне на ухо Он ничего не шепчет, хороших людей чудесно не исцеляет, а плохих чудесно не закапывает. Тогда вера ринется доказывать, что Бог не «во гласе трубне», а глубоко в душе, очень глубоко, тем самым отрицая подлинную основу катехизисного христианства – «сверхъестественное Откровение».
Мы давно боимся собственного духовного опыта. Запуганность «прелестью» ввергает нас в противоположную крайность – позитивизм в духовной жизни. Сегодня фраза «мне Бог сказал…» вызовет усмешку прежде всего у православных. Обилие же подобных фраз в Писании мы, по позитивистскому истолкованию, приписали чуть ли не звуковому эффекту. Нам кажется странным, когда личное озарение Петра или Павла сами они в Писании прямо называют гласом Божиим. И если не Бог водил зубилом по каменным скрижалям, то Декалог почти теряет истинность в глазах недоверчивых к духовному опыту верующих: неужели это личные догадки Моисея, сорок дней сочинявшего заповеди на вершине Синая? «Нет», – ответят верующие позитивисты. «Только так и возможно», – скажут верующие интуитивисты.