Православная цивилизация

Именно против такой гордыни мобилизуется христианский дух и посылает ей пророчество апокалиптического Ангела. "И воскликнул он сильно, громким голосом говоря: пал, пал Вавилон, великая блудница, сделалась жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши ее.

И услышал я иной голос с неба, говорящий: выйди от ней, народ мой, чтобы не участвовать вам в грехах ее и не подвергнуться язвам ее". (Откр. XVIII, 2, 3, 4).

Я абсолютно убежден, что если бы сегодня организовать плебисцит среди народов мира, по поводу идентификации образа этой блудницы Апокалипсиса, большинство узнало бы в нем современную Америку. На нее ориентируются и считают ее своим глобальным гарантом компрадорские элиты всего мира, боящиеся собственных народов и презирающие их. От нее сегодня исходит "яростное вино" либерального презрения ко всем "неадаптированным к современности". С нею любодействуют хищные цари земные, с нею разбогатели новые купцы мирового ростовщичества, порвавшие с продуктивной экономикой и производительным трудом как уделом низших рас. Она отравляет мир ядом своей массовой антикультуры, агрессивно противостоящей всему, несущему печать целомудренного и возвышенного.

Откуда такая пронзительная убедительность образа апокалиптического пророчества?

Мы бы профанировали евангелическое пророчество, если бы свели дело только к таинственной проницательности Иоанна Богослова, предвидящего события и обстановку рубежа II-III тысячелетий н. э. и адресующегося прямо к нам, минуя бесчисленные вереницы предыдущих поколений.

Нет, он не только к нам обращался и не одни только срывы современного глобализма предвещал. Пророчество Иоанна питается не силой интеллектуальной проницательности, а христианской энергетийностью. Это не пророчество даже, а христианский вызов, христианское бунтарство против всякой наглеющей силы, хмелеющей от собственной безнаказанности и теряющей всякую меру.

Почему эта сила пророчески обозначена как глобальная - "напоившая все народы" и увлекшая своим проектом мирового господства "царей земных"?

Потому что такова глубинная христианская интуиция, касающаяся в целом града земного, живущего под знаком грехопадения - увлекаемого силой дьявольской энтропии. Всякая земная гордыня не найдет успокоения, пока не реализуется в масштабах глобальной беспредельности.

Американский проект однополярной гегемонии - эта та математическая экстрема, которая вычисляется на основе простой экстраполяции соответствующего импульса властной гордыни. Всякий грех не найдет успокоения, пока не устранит укоряющих свидетелей, не превратит их в своих подельников, связанных круговой порукой. Постмодернистский проект устранения "традиционных" границ, разделяющих добродетель и порок, красоту и безобразие, возвышенное и низменное, достоверное и сомнительное прямо вписывается в эту исконную стратегию греха, боящегося своего "одиночества".

Всякое богатство в пределе стремится к тому, чтобы достичь способности купить - а значит подчинить себе - буквально все, упразднив границы, отделяющие продаваемое от непродаваемого, священного. Глобальный либеральный проект "открытой экономики", в которой запрещено укрывать свое имущество от испытания на рыночную прочность и требуется непременное выставление его на мировой аукцион, как и проект либерализации всех нематериальных ценностей, подлежащих десакрализации и обмену - это всего лишь имманентное самовыражение носителей экономической власти в ситуации беспрепятствия.

Наконец, гедонистический проект эмансипации тяготеет к тому, чтобы вообще отменить "принцип реальности" во имя принципа удовольствия. Поэтому христианская интуиция могла бы прогнозировать нынешнюю экспансию виртуального задолго до ее новейших электронных самовыражений, на основе знания того, как она тяготится ограничениями, как желает списать их на традиционную "репрессивность".

Но сила христианской интуиции высвечивает не только все возможные пределы падения; она проникает дальше, открывая не только самый дальний горизонт греховной воли, но и ту таинственную трансцендентную границу, где этот горизонт прерывается и эта воля разбивается.

Речь здесь не идет об интеллектуальной интуиции классического европейского рационализма, прозревающей априорные логические очевидности, как не идет речь и об интуиции, вооруженной простым эмпирическим опытом.

Христианская интуиция энергетийна: ее проницательность носит не характер аналитического созерцания, а характер духовной воли, накопившей свое возмещение разгулом не знающего удержу греха. Эту волю можно назвать катакомбной, если иметь в виду ее социологическую неприкаянность и институциональную невыразимость (ведь все социальные институты несут печать господства или приспособленчества к нему).