Православно-славянская цивилизация в геополитических учениях Новейшего времени

По мысли Е. Дриновой, «метафизический фундамент конфессиональной геополитики был заложен славянофилами»[209]. Славянофилы «верили в особый тип политической культуры, который возникает на духовной почве православия»[210]. Квинтэссенцией политических процессов в православии они считали принцип соборности, который «представляет собой символическое выражение политической миссии России»[211]. Ф. И. Тютчев разработал учение о России как Империи Востока, в которой Православная Церковь – душа, а славянство – тело.

Современный исследователь геокультуры Александр Неклесса в своих работах не касается творчества славянофилов, но его концепция раскрывает природу русской психеи в славянофильском духе. Он отмечает, что формула «Москва – Третьего Рим» изначально осознавалась как опровержение падшей Византии (гибель Второго Рима рассматривалась как божья кара за Флорентийскую унию 1439 г.). «Однако, обретение православного апофатического богословия, развиваемого в Византии, познание мира удивительных энергий, воспринятых и пестуемых в основном в исихастском кругу, а на русских просторах – нестяжателями, заволжскими старцами, каким-то образом, с изменениями, угасаниями, провалами – вплоть до трагического надлома – было все же унаследовано Россией»[212]. Апофатичность произвела ряд отличных от западноевропейских версий христианской культуры производных. Апофатическое богословие предполагает испытание на грани предельности.

Апофатический подход распространяется и на принципы миростроительства. Для русской идентичности характерно самоощущение судьбы как миссии, наполненной дерзновенным содержанием. Чувство запредельности отражается в социальной и политической практике экстатичностью и экстремальностью, порою – свирепостью. В истории это не раз проявлялось в способности народа к предельной мобилизации. Героизм и жертвенность народа часто хищнически использовались властями. С утратой духовных оснований положительные стороны народной психеи могут превратиться в их противоположность: терпение может превратиться в тупую покорность. Безудержная устремленность к идеалу заставляет разрушать и отчасти презирать земное устройство как профаническую копию недостижимого идеала.

Тем не менее тяга к экстремальности порождала дух экспансии, разнообразных форм заселения безбрежного сухопутного океана Северной Евразии. «Это была страна, присутствовавшая в один из периодов истории на трех частях света и первой дотянувшаяся до края неведомого материка – четвертого»[213]. Здесь имеются в виду Русская Америка от Алеутских островов до Калифорнии и Антарктида, открытая русскими мореплавателями. Мечта о дальневосточном Царьграде сохранилась в топонимике Владивостока – бухта Золотой Рог и пролив Восточный Босфор, а северная часть Тихого океана получила на время наименование «Русского моря».

А. И. Неклесса делает вывод, что в современном мире, степень неопределенности которого неуклонно повышается, «плодотворным направлением методологической революции представляется также синергийный подход к миропознанию, миростроительству и пространству операций. <…> Человек в обстоятельствах принятия сложных, критических решений верно избирает и успешно преследует цели, если при этом он непрерывно беседует с Богом»[214]. Таким образом, оказался востребованным и гносеологический аспект учения славянофилов.

Философ В. М. Межуев так видит актуальность наследия ранних славянофилов: «…Россия по своей идее – не просто одна из многих западноевропейских стран, а страна равновеликая Западной Европе, тоже Европа, пусть и Восточная. Она часть большой Европы, которая состоит из двух половин – западной и восточной, одна из которых тяготеет к рационально-правовой организации общества, а другая, не отрицая первое, – к его духовно-нравственной организации. Каждая из них по-своему необходима. Откажись от одной из них, и вся Европа рано или поздно окажется в тупике. На Западе этот тупик переживается как «закат культуры», у нас – как недостаток цивилизации»[215].

4. Геокультурная картина мира неоевразийцев

Александр Дугин, наиболее известный неоевразиец, свое понимание геополитики православия основывает на идеях славянофилов, развивая их с использованием достижений богословской мысли русского зарубежья. «Сверхразумность Божественного действия (примат апофатической мистической теологии), духовная и языковая свобода поместных церквей (восходящая к глоссолалиям апостолов в день Пятидесятницы) и учение о сакральной роли Империи и императоров (теория православной симфонии) – вот основные моменты, определяющие специфику православия в отличие от католицизма, фактически отрицающего эти аспекты христианства»[216].

Дугин выстраивает символическую оппозицию: