Православное богословие на рубеже столетий

Сложная и глубокая натура. Характер трудный, противоречивый, с неожиданными вспышками. Колебания от высокого подъема к меланхолии и тоске, непримиримость, иногда нетерпимость. Острое чувство красоты и отвращение к серединке... [252] Особо ценил одиноких и непонятых, недооцененных. Константин Леонтьев, Леон Блуа [253] были его любимцы... В небольшом дружеском кругу мы называли отца Киприана просто «Авва». Разумеется, авва этот был очень переменчив, от подъема переходил к сумраку и меланхолии. Тогда умолкал и добиться от него чего–либо было трудно [254].

В то же время отец Киприан обладал чувством юмора, иногда не прочь был и сам повеселиться, и людей посмешить: «Рассказчик был замечательный, отлично изображал разных лиц, от простецких до архиереев. В нем вообще сидел артист, художник. Он вполне мог бы играть в театре у Станиславского», — говорит о нем Б. Зайцев [255]. И далее, вспоминая летние месяцы, проведенные вместе с отцом Киприаном в местечке Бюсси (где сейчас находится женский монастырь, а тогда было большое имение), пишет:

В Бюсси он чувствовал себя среди друзей, был прост, ласков и откровенен. Иногда мы мальчишески забавлялись: ходили по длинному коридору «драконами» [256], (авва поднимал полы рясы своей, сгибал длинные ноги, приседая), дразнили пса Дика, подсматривали, что будет в столовой к завтраку («какой пейзаж»). Потом на него вдруг нападала тоска. Он укладывается, собирается. «Что такое? Куда вы, отец Киприан?» У него измученное, беспокойное лицо. Прекрасные глаза несчастны, будто случилась беда. «Не могу больше. Должен ехать в Париж». Удержать его невозможно. Что–то владело им, гнало к перемене места, и хотя ему вовсе не нужно было ехать в Париж, он неукоснительно уезжал. А потом мог так же нежданно приехать [257].

Об этой неспособности отца Киприана долго сидеть на месте, о его постоянном стремлении куда–то уйти, уехать, скрыться, свидетельствует и протопресвитер Александр Шмеман:

В отце Киприане был огромный нерастраченный запас личной любви, нежности, привязанности и, вместе с тем, неспособность, неумение раскрыть их. Он свободно выбрал одиночество, но им же и мучился. Он был замечательным другом, интересным собеседником, желанным гостем везде и всюду; но как скоро, помнится, в беседе, в гостях, за столом — начинало чувствоваться нарастание в нем тревоги, стремления уйти, какого–то беспредметного беспокойства. Он точно вдруг осознавал, что все это все же «не то», что он только гость, а гость не должен засиживаться, гость «не принадлежит» дому, должен уйти... И вот он уходил опять в свое одиночество, с той же неутоленной любовью, нераскрытой, неосуществившейся... Здесь — глубокая правда его монашества... Ибо монашество и родилось из этого стремления к уходу, из невозможности раз узрев свет Царства Божия, быть «дома» в мире сем [258].

М. Феннелл. Архимандрит Киприан Керн.

^