Православное богословие на рубеже столетий

...Действительность и неумолимый закон бытия безжалостно разрывает это бытие и эту действительность, напоминая нам, конечно, об иной действительности и ином бытии... Все эти годы я только и делаю, что безмолвно, но далеко не равнодушно, жду новых и новых разлук и потерь... Конечно, для верующего это не потери, а только временные разлуки, но, о! как оне жестоки! Смерть кружится вокруг меня, как ночная птица, и готова похитить еще и еще несколько дорогих мне жизней. Я знаю, что через несколько месяцев, а может быть, и дней от меня смерть отнимет еще несколько самых близких мне людей, отношениями с которыми я дорожил и дорожу больше, чем всеми богатствами мира... Ничего не сделаешь. Таков закон жизни — умирать. Содержание жизни — это медленное умирание. Протесту места быть не должно, но тем не менее в сердце нет покорного голоса: «Слава Богу за все!» [283].

Одним из любимых изречений отца Киприана были слова Леона Блуа: «Souffrir passe; avoir souffert ne passe jamais» [284]. Опыт страдания, пережитый отцом Киприаном, сделал его пессимистом, обращенным внутрь и равнодушным ко всему внешнему. «“Председатель общества пессимистов”, — в шутку называл он себя. Но не вполне это была шутка. Он действительно нелегко переносил внешнюю жизнь» [285], — пишет Б. Зайцев.

Он всегда был пессимистом, — говорит М. Феннелл, — но с каждым годом этот его пессимизм становился все более ярко выраженным. Иногда казалось, что он просто места себе не находит... Отец Киприан жил в настоящем, будущим для него была только жизнь после смерти, а прошлое исчезло совсем. Революция разрушила все, что в его представлении было святым и неприкосновенным. Он был этим ранен, надломлен. Все, что происходило в России после революции, было ему страшно, и он ничего не хотел об этом знать, ничего об этом не читал и старался на эту тему не говорить [286].

О том, насколько болезненно воспринимал архимандрит Киприан все, что связано с советской Россией, свидетельствуют два случая, о которых автор этих строк слышал от покойного протоиерея Бориса Старка, близко знавшего отца Киприана. Однажды в пасхальные дни Свято–Сергиевский богословский институт посетил священнослужитель из Советского Союза. Повстречавшись с отцом Киприаном, он сказал ему: «Христос воскресе!» Отец Киприан, не желавший вступать в разговор с человеком, приехавшим из СССР, ответил тихо: «Я это знаю». И, не останавливаясь, проследовал далее. Тот же протоиерей Борис Старк рассказывал, что архимандрит Киприан категорически отказывался брать в руки что–либо из публиковавшегося в Советском Союзе. Когда однажды кто–то все же настоял, чтобы он прочитал статью из советской газеты, архимандрит взял газету кончиками пальцев и, просмотрев статью, вернул газету владельцу, после чего тщательно протер руки одеколоном.

Мы не ручаемся за полную достоверность этих рассказов, в которых многое может быть преувеличено. Впрочем, о нежелании архимандрита Киприана соприкасаться с чем бы то ни было, что связано с Советским Союзом, свидетельствуют и его собственные письма. В одном из них, говоря о своем неприятии окружающей действительности, он упоминает роман Пастернака «Доктор Живаго», только что появившийся на Западе и наделавший много шума:

Ничем современным не интересуюсь. Генерал–президент [287] проводит какие–то финансовые реформы, но мне от этого ни холодно, ни жарко. Если был богат когда–то, то теперь богатства не имею. А мне, право, безразлично, сколько стоит доллар. Кругом все волнуются Пастернаком, а мне до этого тоже никакого нет дела. Есть и были события поважнее «Доктора Живаго». Его не читал и читать не буду, так как читаю только свои специальные книги и разные воспоминания [288].