Православное богословие на рубеже столетий

Основной темой богословия отца Софрония является учение о персоне: о Боге как персональном бытии и о богообщении как встрече между личным Богом и человеком–личностью. «Ипостась–Персона есть первичный принцип и последнее, всеобъемлющее измерение в Божественном Бытии; также и в человеческом, по образу Божию тварном бытии. Вне сего ипостасного принципа ничего не существует», — говорит отец Софроний [396]. Поиски сверхличного Абсолюта когда–то едва не увели молодого художника Сергея Сахарова из Церкви; встреча с личным Абсолютом привела его к принятию монашества. Именно эта встреча, сопровождавшаяся мистическим опытом видения света, перевернула его жизнь. «В Евангелии от Иоанна... говорится о лице Христа как о Логосе — Мудрости Бога, но мудрости ипостасной, то есть персональной: 

без Него ничтоже бысть, еже бысть (Ин. 1:3). Все, что существует, существует через Него и благодаря Ему. Тогда для меня разрешился вопрос очень ясно, что сверхличный Абсолют вовсе не есть Бытие. А Бытие есть персона, и без этой персоны ничто не может существовать» .[397]

Именно во Христе и через Христа Бог раскрывается человеку как персональное бытие. Только Сам Бог персонален в полном смысле слова, а человек является персоной в той мере, в какой он является образом и подобием личного Бога, в какой приобщается персональному вечному Бытию. Персональный принцип есть тот потенциал, который человеку надлежит актуализировать через исполнение заповедей воплотившегося Бога — Христа:

Мне самому дорого обошлись заблуждения, которыми я увлекался около семи–восьми лет. По–человечески рассуждая, я не смог бы своею силой выбраться из бездонности трансцендентизма восточного видения сверхличного Абсолюта... Когда же по дару Свыше мне было дано уразуметь онтологическое место принципа Персоны в Божественном Бытии, тогда, естественно, все переменилось и предстало в обратной перспективе: мы — тварь; как персоны мы создаемся потенциально, не актуально. Я не есмь Перво–Бытие, но тварный образ Его. Евангельскими заповедями я призываюсь актуализировать, реализовать в себе мое персональное богоподобие, стать личностью–ипостасью. [398]

Девятнадцать столетий назад Пилат задал Христу вопрос, ответа на который не стал дожидаться, так как считал, что ответа на него не существует: «Что есть истина?» (Ин. 18:38). Он не догадывался, что Истина не есть «что», Она есть «кто» [399], и что эта воплощенная Истина в тот момент стояла перед ним — та самая Истина и Мудрость Божия, то самое Бытие, через Которое мир был приведен в бытие. Истина не есть отвлеченное имперсональное понятие, Она есть не что иное как Сам Бог, Которого мы познаем через личное откровение во Христе.

Бог не есть одна Персона, Он есть три Персоны, «единые в Своей Сущности, в Своем Царстве, в Своей Славе, в Своем действии» [400]. Персональный принцип в Боге реализуется в полноте любви, которой обладают Лица Святой Троицы. Любовь Божия имеет кенотический характер. «Само воплощение Бога Слова есть тоже истощание, онтологически свойственное божественной любви. Отец истощает Себя всего в рождении Сына. И Сын ничего не присваивает Себе, но все отдает Отцу» [401]. Полнота божественной любви была явлена людям в Гефсиманском саду и на Голгофе. Тайна Божественного кенозиса непостижима для тварного бытия, она недоступна людям, которые переживают кенозис–истощание как смерть, умирание. Но когда Евангелие воспринимается как призыв следовать за Христом и как весть об обожении человека через подражание Христу в его Гефсиманской молитве, тогда эта тайна открывается человеку «не через отвлеченную философию, а бытийно». Бог «включает нас в Свое бытие так, что оно становится нашим» [402]. Благодаря исполнению заповедей Христовых, молитве за мир и любви к врагам человек может реализовать в себе персональный потенциал вплоть до уподобления Богу: