Православное пастырское служение

Вообще же, надо отметить с особой силой, тот же Максим Исповедник, так много учивший о любви и при этом об "эросе," как и об "агапи," может быть весьма интересным в данном контексте. Ему представлялось в мистических прозрениях о мире в высшей степени интересная панорама трагического разделения в мироздании. Весь космос созерцается им расщепленным первородным грехом на некие разделения: на постигаемое умом и на неведомое, на небесное и земное, на рай и вселенную, на начало мужское и женское. Максим Исповедник с исключительной силой прозрения, как никто иной, переживает это греховное состояние мироздания. Но он же убежденно исповедует свою веру и упование в то, что это трагическое состояние мира, это расщепление человечества на начало мужское и женское, может быть преодолено и побеждено именно силой любви. Максим вслед за Ареопагитиками, так много и глубоко учивший об эросе и о возможности его сублимации, учит наряду с этим и об исцеляющей силе любви aggpi, которая, как мы видели, не должна быть воспринимаема, как высшая ступень эроса, но как сила, от него независимая.

Пастырская психиатрия

То, что принято теперь называть "Пастырской психиатрией," приобрело уже с известного времени права гражданства в западной науке, тогда как на православном Востоке это является еще почти неведомой областью пастырской деятельности. Оно не должно быть понимаемо, как некая дополнительная часть Требника или Номоканона, так как оно не входит в область пастырской аскетики, а является некой параллельной областью пастырского душепопечения, которая тем не менее не должна быть оставлена священником без внимания. Несколько предварительных замечаний представляются нам в данном вопросе необходимыми.

Душепопечение и, в частности, исповедь есть сферы недоступные постороннему наблюдению. Решение вопросов духовной жизни, связанное с исповедью, проходит "in foro interno." Духовник является на исповеди как свидетель только. Исповедная тайна есть тайна абсолютная.

Но есть и другое. Есть область более интимная и более тщательно скрываемая кающимся, чем грех. Есть нечто такое в душе человеческой, что не является грехом и что сам кающийся не подозревает, что скрыто от взоров совести и, даже больше того, самой совести не подведомственное. Существуют некие тайники души, в которых сам грешник не разбирается и, может быть, и не догадывается. Существуют такие состояния души, которые требуют совсем иной оценки, чем аскетическая и нравственно богословская. Эти состояния, которые не могут быть определяемы категориями нравственного богословия и которые не входят в понятие добра и зла, добродетели и греха. Это все — те глубины души, которые принадлежат области психопатологической, а не аскетической.

По-разному смотрят на душевнонеуравновешенного человека воспитатель, судья, пастырь и врач. Можно ли считать, что известные акты таких субъектов являются только грехом, подлежащим епитимий? Является ли всякая аномалия душевной жизни преступлением нравственного закона, норм кодекса аскетики? Не есть ли такая аномалия больше болезнь, чем злое дело? Ставится поэтому вопрос о том, где проходит граница между этикой и психопатологией?

Можно с известным риском схематизации определить "пастырскую психиатрию," как попытку координации психолога (или психиатра) и работой пастыря в самых интимных областях его деятельности. Не следует думать, что пастырь может привлекать психиатра к тому, что ему было открыто у исповедального аналоя. Скорее следует допустить другое, т.е. что сам пастырь должен быть несколько знаком с психоаналитическими наблюдениями, должен прочитать одну-две книги по пастырской психиатрии, вникнуть поглубже в то, что является нравственной психологией, чтобы не осудить в человеке как грех то, что есть только трагическое искривление душевной жизни, загадка, а не грех, таинственная глубина души, а не нравственная испорченность.

Здесь встают некоторые вопросы принципиального характера, от решения которых будет зависеть то или иное отношение к предмету.