Православные старицы XX века - Сост. Светлана Девятова

– Фекла, мы с тобой куда идем-то? К Сашеньке! А ты песню ворчишь-поешь.

– Ну да! Как будто она узнала! Слышит она – четыре километра...

...Приходим. Подошли к дому, я постучалась в окошечко. Выходят Сашенька и тетка Мавра. Сашенька:

– А какая к нам хорошая гостья пришла!

Берет меня за руку, а на сестру и говорит:

– А тебе здесь делать нечего...

...Она песню пела! Села на завалинку, на улице, ждет, когда я выйду. А я в доме. Поставили самовар, сели чай пить, Сашенька сидит, я – напротив. Тетка Мавра: то чего подать, то принести – сидит с краюшку.

– Ох-ха-ха, да! – а тетка Мавра слушает. – Ворота-то широкие, а двери-то узкие. Да ничего, Бог милостив! Господь даст, через три дня домой придем.

А я ничего не говорила тетке Мавре, зачем мы пришли. Тетка Мавра мне говорит:

– Манюшка, чего ж ты пришла-то?

– Да вот, Платон, – говорю, – сестрин муж, три месяца слуху никакого не дает.

– Ну ладно, вот что ей скажи, – тетка Мавра все расшифровывает, рассказывает. – Ворота-то широкие, а двери-то узкие – он в плену. А через три дня домой придет. Так и скажи сестре. Пусть через три дня ждет.

Сашенька чаем напоила, благословила:

– Ты ступай, ступай с Богом.

Вышла я. Опять пошли, дорогой-то она спрашивает:

– Что Сашенька сказала-то? Ничего по слуху нет?

– Нет, она вот что сказала: Бог милостив, через три дня домой придет.

– У, какая болтовня... Три месяца слуху никакого не дает. А уж через три дня он домой собрался...

Опять ничему не поверила. Ну ладно. Проходит день, второй. Третий день – бежит Феколка.

– Мам! – на мою мать (она все матерью звала ее).

– Что?

– Вот я Маньке не поверила, а Платон-то вчера вечером пришел!

...Как Сашеньке умереть, она пошла из Сафонихи в Божий храм и с собой лопату захватила, железную. А тетка Мавра спрашивает: «Зачем же?» Она говорит: «Так нужно». Пришла, помолилась в Божием храме, а на паперти оставила лопату. Вышла из Божиего храма – берет лопату. А тетка Мавра за ней пошла. Где... сейчас её могила-то в углу, подходит и говорит: «Ну, пожалуй, здесь и хорошо...» Лопату она оставила здесь...

Потом, когда следующий подходит праздник, перед октябрьскими-то уж, собирается Мавра в Божий храм. Думает: «Что Сашенька-то сегодня не встает?» Подходит, а она уже умерла. Тетка Мавра не видела как. Сашенька не говорила, болит ли у нее что, как заболела – никому не сказала. Тетка Мавра сходила за соседями – собрали ее. Пришли мужчины и говорят тетке Мавре: «Где теперь Сашеньку будем хоронить?»

– Она место себе приготовила.

– Как же?

–Вот она где лопату поставила. Там и копайте могилу.

Подошли к ограде. Стали копать могилу. В Онуфриево батюшке сказали, он панихиду служил. На вынос приехал в Сафониху. Опубликовали, когда хоронить, когда что...

Ей было 32 года, она умерла до октябрьских. Я с седьмого года, мне в революцию было десять лет, а ее уже схоронили, Сашеньку.

Она как умерла, четыре километра до Онуфриева несли ее девушки и шел народ. Я-то болела тифом в то время, я и мать, и сестра, мы трое болели с голоду. Только наш отец за нами ухаживал. Подошли под окно, видим, как Сашеньку понесли. Я-то уж не выходила, а наши певчие встречали ее на краю деревни. Несли ее девушки. Гроб открытый, головка была открыта. И свечи горели. А тихо очень было. Несли три подсвечника, впереди и по бокам, ни одна свечка не погасла. Народу-то очень много было. Новопетровские, из Можая... Слава большая. Зашли с Сашенькой в Онуфриево, а люди еще были в Сафонихе. Четыре километра все шли, все тянулись... Кругом храма стояли, зайти каждому в ограду хотелось бы, чтобы Сашеньке поклониться. Ограда была очень широкая, большая, а даже в ограде было людно.

Как только принесли Сашеньку в село к краю, ее с колокольным звоном встречали. Служба была. А священников было очень много, из Москвы сколько священства было... Отпевали ее долго....

Тетка Мавра после Сашеньки, не знаю, год жила ли. Рано она умерла, ее схоронили в Онуфриево. Все в Онуфриево наше – и Сафониха, и Загорье, и все. Кладбище у нас на всех. Сашеньку хоронили в ограде около храма, а Мавру – на общем кладбище. Как, бывало, в церковь идешь, сперва к Сашеньке зайдешь. Из Божиего храма выходишь – придешь, помолишься, опять проведаешь ее: «Сашенька, милая, до следующего воскресенья». Ей пожертвования приносили. Как ее рождение или Пасха подойдет, издалека приезжают, цветов положат. Все придут. Углынь, Можай, Волоколамск – откуда только не приезжали! Три креста поставили – один крест из Онуфриева, другой крест – из Волоколамска, а третий – можайский крест. На Пасхальную, на третий день пойдешь на кладбище – глядь, наложат и яичек, цветов наложат, и на крест цветов наставят.

У меня уж новорожденная дочь Катька была. А я сама-то онуфриевская. Ну, я к матери поехала, в церковь-то, иду в Божий храм. Служба была преподобного Онуфрия. Привезли одну женщину, из Сафонихи, ее очень ломало. Когда в церковь ее привезли – она пальцами щелкает, и поет, и пляшет. Потом, обедня отошла, повели ее на могилку-то, ее сестра положила к ногам. Она легла и кричит:

– Боюсь, боюсь Сашенькиной земли! Боюсь, боюсь Сашенькиной земли!