Работал слесарем до 1941 года. Вдруг объявляют войну, и нашу бригаду всю забирают в Таганрог. Работали в военном городке на аэродроме. Мы смазывали самолеты мазью и отправляли в тыл, потом заставили цеха взрывать, цеха взорвали, а полковник, который взрывал, сказал: «Воевать вам нечего, армия из Таганрога быстро ушла…» Я пришел домой, и мама удивилась, как я спасся, и немцы не смогли меня убить. Дома мама меня хоронила: то в печку посадит, чугунами задвинет, то к партизанам по лесам ходил. Немцы в нашей деревне стояли. Потом наши пришли, к весне ближе, в белых халатах. И полковник говорит мне: «Что ж ты делаешь, ты на печке, а солдаты воюют за Родину». А я ему говорю: «Больной, не могу воевать». Они позвали фельдшера, он меня вылечил от коросты. И меня взяли в армию. Потом я попал в Коломну, где я охранял гаубичные пушки, а потом меня комиссия признала больным, сердце больное, и меня призвали на завод имени Лихачева, в Москву работать. И я проработал там до 1953 года. Так что на войне я ни одного немца не убил… Так Господь меня спас…
В 1953 году Алексей задумал поездку в Троице-Сергиеву лавру. Время было непростое, делиться такими планами с сослуживцами было опасно. Чтобы не вызывать подозрений, сказал товарищам по заводской бригаде, что едет свататься к невесте. И для убедительности оставил в кассе зарплату. В Лавре он обратился к архимандриту Иоанну с просьбой принять в число братии. Отец Иоанн был строгим человеком, и Алексей ему чем-то не приглянулся – больно прыткий, без рекомендаций «с улицы» пришел… К тому же Алексей был простоват, прямолинеен, красиво и убедительно свою историю изложить не умел. Сначала отец Иоанн решил его домой отправить, а потом смягчился и принял послушником – посуду мыть. Алексей был счастлив такой милостью.
Деньги для матери отца Адриана
…Однажды отец Адриан получил от матери слезное письмо, где сообщалось: сгорел их дом, живут теперь в землянке. А в землянке в дожди вода по колено, и тяжело заболела мать. Вот и умоляла мать сыночка хотя бы на время оставить монастырь, заработать денежку и построить им дом, ибо помощи ждать больше не от кого. Из монастыря отец Адриан тогда не ушел, но денно и нощно молил святителя Николая Мирликийского помочь его больной матери.
Долго ли молил, не знаю, но вдруг приносят ему сумку с деньгами, а в сумке записка с просьбой передать эти деньги матери монаха, у которой сгорел дом. Кто прислал эти деньги – до сих пор неизвестно. Но когда, купив дом, мать о. Адриана стала осматривать его, то обнаружила на чердаке большую икону Николая Чудотворца, и святитель улыбался ей.
Через какое-то время архимандрит Иоанн смягчился, видя усердие послушника, и перевел его в трапезники. В трапезной с Алексеем приключилась неловкость: как-то во время обеда под ногами вертелась забредшая со двора кошка, юноша за горой тарелок не заметил ее и… наступил на лапку. Кошка заверещала, а отец Иоанн возмутился: «Ты и кошек обижаешь, что же с людьми-то сделаешь – уходи!» Послушник расплакался, стал просить прощения… Отец Иоанн опять смягчился и, так и быть, оставил его в трапезной. А затем перевел заведовать производством свечей.
Дивные истории, подобные откровению перед иконой Богородицы, случались с послушником Алексеем (а впоследствии старцем Адрианом) и в Троице-Сериевой лавре.
Из воспоминаний отца Адриана
Была у меня привычка купаться зимой, под Сочельник. Лед уже застыл, толстый стал. На средине вода идет, а по краям лед стоит. А были мы со странницей Анной. Надо воды взять, и я ей говорю: «Отойди подальше, я разденусь. Возьму воду, и пойдем». Она отошла, а я пошел поближе ко льду, а лед тоньше – тоньше, я раз – и под воду пошел. И до самого до дна с бутылками, а оттуда стал выплывать, подо льдом, а потом вытянул поправа, где лед уже не обламывался, смотрю: а бутылки стоят на льду, уже налитые водой. Я тогда взял одну бутылку Анне, а одну себе с благодарственными молитвами. А Анна после этого уже в монашки пошла и стала Анисьей.
Когда настоятелем Лавры стал отец Пимен (Извеков), будущий Патриарх, Алексей принял монашеский постриг с именем Адриан.