Правозащитник

Улыбающийся официант, весело напевающий себе под нос, задорно обслуживал клиентов и почти подплясывал на ходу. Он походил на мотылька, порхающего с цветка на цветок. Приблизившись к Алексею, он положил ему на стол карту меню и произнес безразличным тоном:

— Выйдите через черный вход. Вас ожидает один человек.

Алексей вздрогнул и посмотрел, что вместо карты меню на столе лежит визитная карточка с именем человека, написанным золотыми буквами с внушительными виньетками.

— Вы уверены, что…

Официант произнес серьезным тоном:

— Ведь Вы Алексей Белосельский?

— Готов следовать за Вами.

* * *

…Вернувшись в гостиницу часа через три, он очень удивился, узнав, что жены больше нет в номере. Все ее вещи исчезли, и только записка в ироничном стиле: «Я остановилась в отеле ***. Жду тебя! И еще раз спасибо за медовый месяц».

Он встал и распахнул окно. Была уже почти ночь, набросившая свой бархатный покров на Париж; внизу на улице слышалась негромкая музыка; головы прохожих, влюбленных парочек то и дело мелькали за столиками кафе…

А он думал о том, сколько ему предстоит, и что он, по сути, уже не принадлежит сам себе…

Глава 12. Предложение Сафронова

Вернувшись в Москву, Белосельский вспомнил о двух сиротах — Иве и Милоше — и немедленно спросил Виталия о том, как им живется в приемной семье. Однако Виталий лишь смог почесать затылок и откровенно признать, что он как-то упустил из виду это обстоятельство и вообще давно забыл об этом печальном эпизоде. Елена, раздраженная, что на горизонте опять появился «цербер», в машине затеяла ссору с мужем. Она считала Белосельского своей полноценной собственностью и пыталась руководить им, но у нее это не всегда получалось. Она не хотела признать, что Алексей является лидером в отношениях. Ей хотелось показать над ним свою власть, она жаждала доказать, что оказывает величайшее снисхождение, даря свою любовь, забывая, что семейное счастье зиждется на взаимном уважении. А себя Елена ставила превыше всего на свете, считая совершенством не только свою фигуру, но и весьма посредственный ум. Поэтому первый день приезда был отмечен очередной ссорой. Главное, Елена хотела жить в особняке, который должен был приобрести Белосельский, но он этого не сделал.

— Мало того, что ты меня загнал чуть ли не в шалаш во время нашего свадебного путешествия, хотя мы должны были жить в пятизвездочном отеле, ты еще и дом не приобрел! В твой хлев я не поеду!

— Какой же это шалаш? Прекрасная гостиница, очень романтичная, в старинном готическом стиле…

— Хватит!

— Почему тебе не нравится квартира? Она в центре города…

Елена отвернулась. Упрямство жены выводило его из себя, поэтому он предпочел замолчать. Тем не менее, в конце дня Елена сменила гнев на милость и даже позволила себя обнять.

На следующий день у Алексея были неотложные дела, поэтому он решил назначить несколько важных встреч.

Была уже глубокая осень, которая всегда находит печальные отзвуки в сердце человека; нависший купол серых туч походил на гигантские морские валы с полотен Айвазовского, когда море изображается таким беспощадным и безжалостным в своей всепожирающей стихии; листья кленов и тополей почти все облетели; дорогу устилал целый шлейф из багряной листвы, превращающейся в черно-бурую массу.

У массивной чугунной ограды стоял вооруженный человек с биноклем в руках. При приближении машины Белосельского он взял ее на прицел своей оптической винтовки. Однако распознав номера и получив указание патрона, винтовка опустилась вниз. Виталий остался снаружи. Белосельский вошел в дом один.

Полковник Сафронов как всегда радушно его встретил в своей гостиной. Он был одет в костюм, а легкая пыль на башмаках позволяла предположить, что их обладатель провел утро не без пользы для себя.

— Я ждал тебя даже раньше…

— А что это за снайпер у ворот?

— Это для отвлечения внимания. На самом деле мои люди давно мне уже доложили о том, что ты едешь. Дорога полностью просматривается и контролируется. Времена сейчас неспокойные, каждый может нанести удар в спину.

— Только не я.

— Да, я знаю… ты вообще исключение из правил!

— В каком смысле?

— В том смысле, что в Париже ты вел себя даже смелее, чем я думал, но старик, кстати, уже получил выговор за неучтивость.

— Значит, Вы знаете, какой он прием мне оказал?

— Конечно. Ты не удивишься, если я скажу, что мне известны почти все детали твоих переговоров?

— Нет, не удивлюсь. В конце концов, я был только курьером.

— Но старик вел себя упрямо, я имею в виду этого Лохидзе. Он очень скользкий тип. Я его называю «старый угорь».

Белосельский рассмеялся и расстегнул пуговицы пиджака.

— Он позволил себе неучтивость по отношению к тебе, моему представителю…

— Я ему напомнил о некоторых вещах.

— Да, а он вздумал читать тебе лекции о великой французской революции. Вот такие патриоты, друг мой. И это еще лучшие… Но я тебя обрадую…

— Чем же?