Правый ангел

На ужин (первый же, без мамы, ужин первого хрипотинского лета) была черемша. Или спаржа?.. Что-то зеленое, уже не вспомнить – ни как выглядело, ни как называлось. Но называлось… В отличие от щеглавля… Посреди ночи братья одновременно открыли глаза: непривычные к деревенской еде желудки сигналили о приближавшейся катастрофе… Две пары босых ножек, простучав по полу, въехали в три разбросанные у порога сандалины… с бабы-Люсиной кровати понеслось вслед: «Ведро – в сенях»… проскрипели поочередно – дверь в сени, дверь во двор… и над головами перепуганных беглецов распахнулась щедро посоленная, от крыльца до сараев, черная бездна. Не соображая, Левка в обоих сандалиях и Ника в одном, галопом полетели через залитый невидимым фонарем двор! Левкины руки первыми вцепились в железную ручку заведения, и Ника остался один на один с этим пугающим – за спиной – пространством. Извиваясь, переминаясь с ноги на ногу перед закрытой деревянной дверью с глазками от спиленных сучков, Ника сперва повторял вслух, а потом как бы уже со стороны слушал этот звучавший в голове голос кого-то, забравшегося туда, в голову: «Скорее!.. скорее!.. скорее-скорее…», сменившийся вдруг тишиной… Тишиной, в центре – с ним, Никой… позабывшим, переставшим понимать, где он… что он тут делает… он ли это вообще… Кто-то вместо него, Ники, беззвучно забарабанившего, заколотившего кулачками в запертую перед носом дверь… какой-то отделившийся от него мальчик… осторожно обернулся, боясь вскрикнуть и разбудить раскинувшуюся за спиной, на расстоянии вытянутой руки, бездну с собачьей, в половину черного неба, головой… Морда отвязанной на ночь собаки, оставаясь на месте, необъяснимо медленно приближалась.

– М…м…м… м…м…м… м…м…м… («Милан… Милан… миленький»), – вместо него, Ники, сказал тот, другой, отделившийся, мальчик, обернувшись всем тельцем к неподвижно стоявшему перед ним, растущему на глазах, псу.

Враждебно-нездешний, с запрыгнувшей в оба глаза бездной – взгляд притворившегося собакой существа, наплывая, парализуя, разрастаясь, давя безвоздушностью… дернувшись, ухнул куда-то вверх!..

– Ну наконец-то, – тетя Люся, отерев руки о фартук, развернула крапиву. – Краса-а-авец!.. Ну! Не зря всю неделю с пустым мешком шлёндали. Кормильцы вы наши. А Левка где?

– На б…б…берегу… – цокая зубами о край железной кружки, Ника, допив, проливая на грудь, воду, прикрыл фанеркой ведро, стоявшее в летней кухне у входа. – С…с…следующую тянет…

– Ну-у, заживем! – улыбаясь, тетушка заводила кухонным ножом о камешек. – Ты мне только его убей, вон у сарайки топорик – обухом. Займу на рядах место на станции, стану такой красотой торговать! За глаза три кило затянет. О!.. (Прикинув рыбину на руках.) Хлопчики мои, племяннички дорогие, ни свет ни заря, натяга-а-ают, Жанка на мопеде доста-а-авит, а тетя Люся… это самое, значит… Возьмем Жанку в долю, а? На холодильнике там – полендвички отрезала, огурчики – только помыла. Как знала…

Полендвичка, огурчики… После развала огромной страны, в городском их семейном меню, год от году ужимавшемся, что-либо сверх макарон-вермишели-картошки появлялось все реже… Рыбина же, ожидавшаяся уже сегодня на ужин, а после – и на завтрак, превращала «отощавших за зиму» братьев, эту парочку «скелетов ходячих», присланную «отъедаться на деревенском», практически в гурманов. Вот бы мама порадовалась!.. Поела бы рыбки!.. Ничего, к выходным, к ее приезду они обязательно натягают. Нельзя не натягать, теперь, после этого для них, но не для мамы, праздника живота. Пускай тетушка подкалывает сколько захочет, – обязательно выловят, еще и побольше, чем на три кило. Лиха беда начало. Вот так…

Неужели сейчас он, Ника, ее убьет?.. Рыбину…

Поосторожничав с первым ударом, Ника переборщил со вторым: «щеглавль» замер с размозженной головой…

– А где б…б…бабушка? – морщась и отмывая под рукомойником клейкие руки, спросил Ника.

– Легла. Косточки ломит. Видать, к дождю.

– К дождю… – хмыкнул Ника. – На н…н…небе – н…н…ни облачка.

Вернув топорик на место, распихав по карманам Левкин бутерброд с полендвицей и огурцы, Ника остановился во дворе перед пустой будкой: пара вылезших на свет звеньев цепи, утоптанной в землю… «Вилами закололи… Зимой. Возле станции…»