Праздник

- Первая рота!

- Вторая!

- Стройсь!

- Стройсь!

- Правое плечо вперед - ша-агом - а-арш!

- Про горилку-то не забыл? - поймал Лешку Васька. - После отбоя в клуб приходи.

- А кто по части дежурит?

- Мешков. Свой человек. Я ему рюмашку налью.

- Буде сде! - догоняя строй, крикнул Лешка.

Вообще-то, Лешка не пил... Точнее, не любил пить. И вкус у водки противный, и голова потом на части разламывается. Но в армии без зеленого змия... Тут даже если не лезет - вольешь. Тебя наизнанку - а ты по-новой. Когда-нибудь да и втянешься. А там уже форму держать следует, так сказать, иммунитет провоцировать: крепок ли? нет? не ослаб? - а то от бездействия, говорят, пропадает.

Кто в армии не был, тот не поймет. Какого, мол, лешего так себя мучать? А то и помучаешь! Нужна человеку хоть какая-то щель, чтобы гной в нее выпустить. Накопилось дерьма на душе - а водкой, вроде, и смоет. Возьмешь, например, и лучшему другу фонарей по пьянке наставишь - а утром совесть замучает, - опять же, очистился. Или с начальством. Оно тебя в гриву и в хвост - а тебе лишь соплю утирать... Но ежели выпивши, то и начальство со всем уважением. Знает, что сдачу дать можешь. Потом оно, конечно, свое наверстает, и драить тебе гальюн до второго пришествия, или в холодной неделями гнить. А все ж, хоть минуту, побыл человеком.

Но Лешка водку любил за другое. И даже не столько водку, сколько то, что ее окружает: риск, связанный с ее покупкой; как бутылку в рукав иль за пазуху прячешь; как до части несешь; КПП - и радость победы. Этакий жалкий комариный укус: мол, вы - запретили, а я вот - нарушил. И чувство товарищества, какое в эти минуты всегда возникает. Будто вы - заговорщики, и вас по рукам и ногам тайна связала. Тайна, конечно, пустяшная - а все равно, хоть каленым железом пытай - ни один не сознается! Ну и разговор, какой только в подпитии бывает. Вот и в последний раз, когда с Кенжибаем набрались. В такую даль понесло: за Урал надумали ехать. Вот где жизнь! Просторище! Воздух! - Валерка чуть грудь себе кулаком не расквасил. - Там деревни такие есть - живой души не отыщешь! Занимай любой дом - и делай что хочешь. Я бы, говорит, на охоту ходил. Зверья там навалом. А летом ягоды от пуза жрать можно. Л ты б, говорит, картины писал. До ближайшего города километры ехать. Тишь, благодать, ни одной гнусной хари не видно. - А потом его как-то вдруг повернуло: ежели мусора вдруг нагрянут - что это вы, мол, тут тунеядствуете? Народ коммунизм строит - а вы, паразиты!... - я им дуплетом по рожам! - А когда по-третьей разлили, и вовсе заклинило: в штаб, говорит, пойду. Прямо к Бате! На, скажу, сука, стреляй!... - А когда Лешка хотел его успокоить, по мордам понеслось. И Лешка обиделся. А потом пожалел, что обиделся, потому что Валерка и вправду в штаб пошел. Хорошо, начальства на месте не было. Так он с Женькой Желтковым сцепился. И Валерку в каталажку упрятали. А наутро допытывались, с кем это он так надрался? Но Валерка лишь пьяный без тормозов с горы катит, а на трезвую голову из него слова не вытянешь. Так один на губе и сидел, два срока мотал: за себя, и что не сознался.

Лешка спрыгнул с грузовика и побежал в свой подъезд. На стройке начинался аврал - весть о начальстве уже докатилась. А аврал - это похлеще цунами в Японии. Все вверх тормашками переворачивается. На бегу скользнул глазом по стене дома: пустая малярная "люлька" на ветру болтается, за-несенная снегом траншея внизу, черенки лопат над сугробом, - но всех, кто тут должен был красить, копать, как волною слизнуло. Гоняют железные тачки со строительным хламом, в укромные уголки под заборами сваливают. В унисон тачкам скрипят подъемники, срочно штабелюют бетонные плиты. И голоса сержантов-надсмоторщиков: "Живей! Чего хлебало разинул?! А ну, поворачивайся!" - как кнуты по согнутым спинам. Одним словом, сознательный труд. Не за совесть, за страх. Балаган, одним словом. Когда все живое дуреет, только дом лишь над всем насмехается. Стоит как скала надо всей этой зыбью: не такого, мол, я тут навиделся! - и хохочет транспарантом под крышей: - "Первого сентября - первые новоселы!" - То есть, если верить словам, которым Лешка не верит, здесь уже целых два месяца живут люди.

Этот дом еще весной сдать хотели. Но то ли оборудование какое-то не поспело, то ли другая загвоздка - короче, на осень сдвинули. А осень на Севере - не весна. Хоть и вечная мерзлота, а летом подтаевает, и дом на один бок окривел, фундамент вдруг провалился. А пока бетон под него заливали, штукатурка с фасада осыпалась. Стали штукатурку латать - крыша вдруг потекла. Тогда на скорую руку решили битум прямо на крыше варить, чтобы сразу дыры замазывать. И какой-то дурак в огонь солярки плеснул, дескать, еще быстрее сделаем - а битум возьми и займись. Как уж никто не сгорел одному только Богу известно. И вот до ноябрьских дотянули.

"Товарищ военный строитель! - но это уже другой транспарант. - Выше знамя социалистического соревнования!" - Лешка его еще для предыдущего дома писал. И, видно, здорово вышло. Когда с этим сладят - на другой объект перевесят.