Праздник любви

Она любит утонченный разврат – это то, чем не перестает восхищаться Жерар, мечтающий иметь служанку, которая хотела бы подчиняться всем его прихотям. Несколько корреспондентов убеждены, что я не существую, что мою воображаемую жизнь описал какой-нибудь мужчина, страдающий психозом или маниями, что никакая женщина не может жить так, как написано. Жалкая картинка нашей жизни, низводящая женщин до ничтожных частиц и утверждающая мужское превосходство. Некоторые пишут разгневанные письма с разъяснениями, как я должна одеваться, что делать, а в заключение называют меня всеми оскорбительными эпитетами, подписавшись неразборчивой подписью и приводя несуществующий адрес. Таковы законы анонимных профессиональных преследователей.

И тем не менее я продолжаю приглашать маньяков, извращенцев, эротоманов, педофилов, геронтофилов, онанистов и других – всю эту когорту сексуальных максималистов, ландскнехтов вседозволенности – для того, чтобы предоставить им возможность реализовать предпочитаемые ими формы соития, чтобы они могли выйти из темных подворотен и спокойно демонстрировать открытый секс. Затем, о ирония, есть предложения руки и сердца. Это меня всегда забавляет: что хорошего во вступлении в законный брак, если не иметь детей, а я не чувствую непреодолимого материнского призвания. Недостаточно хотеть иметь детей, главное – тратить на них много времени. И я нахожу преступным и бессовестным, когда толпы идиотов плодят детей и совершенно не занимаются их воспитанием и образованием. Мой стиль жизни не позволяет мне брать на себя ответственность вырастить и воспитать человека. Тем не менее я обожаю ребятишек. И они меня любят потому, что я всегда разговариваю с ними как со взрослыми, никогда не впадаю в демагогию поучения. Я обращаюсь к их интеллекту, они чувствуют, что я уважаю их по-настоящему. Они – будущее, а это то, что я люблю. Но поскольку я считаю, что не смогу серьезно заниматься детьми, значит, я не имею права их заводить. Впрочем, я, вероятнее всего, не выйду замуж, так как, имея полную финансовую независимость, я не вижу необходимости с кем-то связывать свою жизнь. Кроме того, я считаю, что мужское присутствие в доме необходимо, если речь идет о настоящем отце ребенка, а настоящий отец – это тот, кто любит его по-настоящему, как говорил Паньоль. Ребенок – это прекрасно, может быть, когда-нибудь. Но не теперь… У меня еще слишком много желаний, слишком хочется гореть.

Я выхожу на балкон. Париж мерцает разноцветными огнями, видны темные пятна башен. И в этой магме смешения жизней, перекрестков, нарождающейся любви и безумств сколько дверей скрывали мои возгласы восторгов, сколько ресторанов давали мне приют и уют. Город, который я люблю, муравейник слов и дел, сосуд энергии, которая переливается в меня, а сколько загаданных желаний расцветает в час, когда пролетает озябший и усталый ангел меланхолии. «…Чтобы говорить о бомбе, надо, чтобы она, наконец, упала. Это ее назначение и наш удел. И нужно, чтобы этот день прошел… Прощай, Париж, и прощай, Вена, прощайте, Рим и Монте-Карло…»

Я вспоминаю эту песню Коссимова, когда раздается телефонный звонок, а я не снимаю трубку…

Я часто думаю о смерти. Но не со страхом, а как будто смотрю невероятный фильм, который показывают в нашем освященном со времен крещения сознании. Религия учит людей искусству умирать, но не искусству жить. Смерть – это естественное продолжение жизни, и ее надо было бы бояться, как таковую, но ведь неизвестно, кто из нас первым сдаст выпускной экзамен и получит приз на вход в потусторонний мир. Церковные ханжи не перестают вдалбливать в беззащитные мозги молодежи и стариков, что что-то есть «после того», что добрые пойдут прямиком в рай, а грешные и злые будут мучиться в адских котлах.

Как и все люди, я могу умереть завтра, это меня совсем не приводит в содрогание. Автомобильная катастрофа, агрессивное нападение, разрушение мне на голову строительных лесов, когда я прохожу мимо, – все может произойти. Для меня совершенно непереносимой была бы неизлечимая болезнь или возможность навсегда остаться калекой. Но здесь для меня нет проблем. Если так будет, я покончу с собой. Одна из самых прекрасных реальностей, представляемых жизнью, – это выбор собственной смерти. Мне нравится свободный жест Хемингуэя, пустившего себе пулю в лоб, когда он понял, что не может больше заниматься любовью. Я никогда не соединяю Эроса и Танатоса – любовь и смерть. Я знаю людей, которые страстно хотят познать поцелуй смерти. Почему бы нет? Некрофилия тоже стоит в ряду человеческих фантазий. Это такая же страсть, как и другие. Это вопрос вкуса.