Праздник побежденных: Роман. Рассказы

Феликс поставил машину под орехом, фарами к морю. Мария Ефимовна, мать Ванятки, высокая, костистая и сутулая старуха, все в тех же пудовых башмаках, все в той же серой юбке, суетливо топталась, всплескивала руками и вытирала фартуком слезы. Они расцеловались. От нее пахло прокисшей брынзой и креозотом. «Однако же и запах, — подумал Феликс, — а Натали такая чистюля». Мария Ефимовна осенила Натали крестным знамением, и они обнялись, как старые знакомые. На лице Натали не было и тени брезгливости. Мария Ефимовна улыбалась, шепча и глядя в ноги, задубелыми ладошками размазывала слезы. Она всегда глядела вниз. Феликс редко видел ее глаза, но знал, что они холодные, изумрудно-зеленые и их взгляд не выдерживают даже сильные люди.

— Вы тут, — старуха повела рукой, — погуляйте, а мне стадо встречать, — и зашагала к скамейке, по дороге разведя жердины загона.

Феликс, грустно глядя на нее, еще более иссохшую за год, сказал:

— Лет пятьдесят назад дед вырубил каменную скамью. И каждый день эта женщина встречает на ней чабана и стадо.

— Ты часто приезжаешь? — спросила Натали.

— Всегда, когда устаю от грохота, вони и цивилизации, а главное, от людей. Здесь мало что изменилось с того времени, как ушел воевать Ванюшка. Там, за сараями, те же яблоньки-японки, на них живут какие-то красные черви, они съедают листья, и ночами что-то шуршит и сыплется. Когда черви разжиреют, старуха соберет их в горшок, истолчет и сделает какое-то снадобье. Яблони же с объеденной листвой стоят скелетами. Старуха вылечит их — посыпет золой и еще какой-то мерзостью. Они оживут. Да. Но я в это не верю. — В сарае висит фонарь с двуглавым орлом, но без стекла. Я обещаю привезти стекло и все забываю. Фонарь этот со времен первого хозяина дома, Отто Карловича, висит. Все здесь по-старому. Тот же ископыченный овцами загон, так же на орехе ночуют индюки, разве что мотор появился.

— Какой мотор?

— Тот, что ржавеет под орехом, на нем отливка БМВ.

— Что это значит?

— «Баваришен мотоверк».

Натали посмотрела на лебеду, где под индюшиным пометом белел глыбой мотор.

— И стоило ему тарахтеть, жечь бензин, пересекать Европу, чтобы вот так ржаветь под индюшачьим пометом где-то в России?

Феликс обнял ее, и они пошли к берегу. Они так и стояли, обнявшись, на берегу. Она поглаживала его руку, и закат отражался в ее глазах. Вода в заливе стала маслянисто-черной, мысы и каменные головы теряли очертания, размываясь в сумеречном небе. А они все стояли и слушали, как в расселине под ногами всхлипывала волна и над головой скрипяще перекликались какие-то птицы.

— Мне здесь очень нравится, Феликс, — тихо сказала она, — колодец в пяти шагах от моря, а вода в нем пресная, холодная и очень вкусная, и все здесь странно и загадочно — я ничего подобного не испытывала прежде. Я рада, что приехала.

Феликс обернулся и, заметив, что Мария Ефимовна напряженно прислушивается, сказал:

— Стадо идет, она его слышит.

Погодя и они услышали тусклое звяканье колокольцев, меж холмов из распадины выливалось темное пятно. Собаки клубками катались, покусывая отстающих овец. Вскоре в белой пыли по пояс появился и Афанасий Лукич. У ворот он бросил кошму на руки встречающей Марии Ефимовны, а сам на негнущихся ногах заспешил к ним, держа в руках папаху и разглаживая седые волосы. Он тряс их руки, крестился, шевелил губами. Овцы, дробно стуча копытами, обтекали людей и у пустых корыт подняли такое вибрирующее блеяние, что ничего нельзя было услышать. Натали и Феликс дружно кивали и обменивались знаками, пока козел-вожак, злобно кося фосфорным ромбом в глазу, не боднул Натали в ягодицу.

Феликс взялся за цепь. В черном горле колодца горела звезда. Он шлепнул бадейкой, и звезда разлетелась на золотистые осколки. Над гладью скрипел журавль. Овцы, причмокивая, пили воду. Натали пошла купаться. Афанасий Лукич сидел на камне, сняв постолы и вытянув ноги. У ног, положив на лапы морды, растянулись псы. Великое наслаждение для скотовода смотреть на пьющий здоровый скот. Афанасий Лукич махнул рукой, и Феликс, вылив воду из бадейки в каменное корытце, отпустил цепь. В колодце снова закривлялась звезда.

— Эк, далеко заплыла, — сказал Афанасий Лукич, — погляди, Феля.

Феликс прилег, чтобы лучше видеть, и из тени мыса, из черной, будто тушь, воды выплыла на свет голова с фосфоресцирующим шлейфом. Успокоенный, он откинулся на теплые камни, сцепив на затылке руки.

— Хорошая у тебя жена, — сказал Афанасий Лукич, и они снова помолчали.