Перед лицом возникли сапоги с задранными носами. Я молчал. Фатеич помочился и, протопив в снегу норку, виновато сказал:
— Иди, Фелько, телега выехала, иди.
Я пошел к самолету, достал из кабины бутылку и, сунув ее под полушубок, догнал телегу в переулке. Возница с карабином поперек раззявленной на спине шинели с оборванным хлястиком правил, сидя кулем. Второй, с кривым глазом и щербатыми зубами, свесил с борта валенки. Из телеги торчали держаки да крючья, а под рогожами студенисто тряслось. Я взялся за колесо, которое примерзло и, не прокручиваясь, скользило. Так и шагал, слушая человеческую речь.
— Яму все одно рыть не будем, сгребем в овраг и баста, — сказал возница и зло покосился на меня.
Ему очень не нравилось мое присутствие.
— А может, бахнем? — спросил кривой.
— Пущай Гитлер им бахает, а нам приказу не было, чтоб толу на предателя тратить, да и где сказано, чтоб закапывать ишо в новых сапогах, с выворотными халявами, да с союзками совсем не битыми, — взъярился возница, зло глядя на меня.
Ах, вон как, я мешаю им, мешаю снять сапоги и просто вывалить тела в овраг.
Колеса хрустко резали снег. Перемешались домики. Надвинулось лицо кривого.
— А дружка вашего, старший лейтенант, не били, целехонький, может, он его того, в напраслину? Поспешили малость?
Я промолчал, а возница заерзал на доске.
— Как в напраслину? Как? Оружье супротив власти нашей Советской в руки брал аль нет? Брал? Я спрашиваю?
— Оно, может, и брал, но может, и не стрелял, — лукавил кривой.
— Ты есть тыловой крыс, — остервенел возница, — а я еще, может, в сорок первом под Конотопом миной в жо… раненный.
— Не казал бы ж… так оно бы того, пролетело б, — съязвил кривой.
В голове моей ворочалось: конечно, в ж… конечно, под Конотопом, конечно, миной такого старика-ездового и должно. А Ванятка, вот он, под рогожей коченеет, и вовсе не странно. А странно то, что я жив и иду за телегой по этому городу, о котором никогда не слышал, а вокруг снега.
— Куда прикажете, старшой лейтенант? — спросил ездовой и — весь вниманье — поднял наушник. Я увидел, что перед нами ледяное поле и далеко тот берег с фиолетовой тенью, а на холме сиреневая щетина леса и почерневшая бревенчатая колокольня.
— Давай за реку, к скиту в лесу.
Ездовой поразглядывал солнце — оно было красным в заиндевелых сетях берез — и крякнул:
— Далече. Лошади по льду не пойдут, не шипованы они.