Праздник побежденных: Роман. Рассказы

«Так-то, так-то!» — остервенело отстучали колеса. И, обливаясь потом, ликуя, я страстно зашептал: «Ты ешь и пьешь, Фатеич! А я еду. Ты снимешь френч, чтобы погон мерцнул и порадовал тебя. А я еду. Ты стянешь сапог, пораскинешь, ровно ли истерт каблук, подметку не накинуть ли спиртовую, чтобы носилась век. А стоит ли? Я еду!»

* * *

Поезд нес меня два дня. Я не ел, пил теплую воду из бачка в тамбуре и курил, курил, пялясь в разрисованную скверну на потолке.

Утром я спрыгнул, чтобы напиться. Пол под ногами стал мягок. Окна, полки и лица поплыли красной каруселью. Я очнулся от запаха водки и стука зубов по стеклу. Передо мной серьезное лицо Седого.

— Ты, мужик, подохнешь раньше него. Пей! — сипел он. Водка обожгла желудок, и на меня нашел голод. Истерический, неутолимый.

— Хлеба! — попросил я. Седой пошел по вагону, молча развязывая узлы и забирая еду. Зэки с немой покорностью глядели вслед. Я заглатывал, не пережевывая и давясь. Седой пододвигал то сало, то колбасу.

— Я ослаб, а тот подковы гнет, — ужаснувшись желанию исповедаться, сказал я. Седой оглядел меня оловянно-выпуклыми глазами статуи, но что-то в них дрогнуло, приобрело глубину. Он стал видеть меня и чуть слышно зашептал:

— Твой поспел… Он кричит, он зовет тебя. И ты слышишь, сам не зная того, — и, приблизив фиолетовые губы к уху, зашептал, возбуждаясь, скороговоркой: — Они завсегда так кричат и зовут, просят, чтобы ты… ты… их, ну, ну, понимаешь, — Седой провел по горлу. — Мой тоже кричал, звал… Не хотел я. Пошел я другой улицей, чтобы не встретить, так он был там! Он ждал… этого самого… Он пиво пил и ждал. Я трубой… Труба в мешок завернута была чисто… крови малость из сопла… А в лагере карнача в карты пробурил. Так он сам подошел, сам спиной стал, когда мы траншею копали, просто приглашал. Я… лопатой у забора. Крови лужа, тяжело подох, а все потому, что грязен я был, месяц не умывался и даже руки не успел помыть. Потому как сам смерти ждал, на смерть идти нужно грязным… В рост встал, и все в нутрях играло, а вокруг цветно стало — не поверишь. Попка с вышки должен бы… Так пулемет заело… напрасно ждал… пятнадцать лет строгого дали.

Он помрачнел, насупился, устыдившись, наверное, впервой в жизни нахлынувшей болтливой исповеди, а на меня нашел раздумчивый философский стих. Уголовник, совершая преступление, подсознанием требует кары себе. Кара есть его награда. Гуманный прокурор милует, то есть обкрадывает преступника и обрекает на новое преступление.