Праздник побежденных: Роман. Рассказы

Натали деланно хохотнула, а старуха помяла бесцветными губами и вроде бы некстати сказала:

— А пошел бы ты, Феля, с герлыгой, с сумой овнов с дедом попасти, ты же собирался по Ваниным степям погулять.

— Как-нибудь пойду.

— Сегодня и иди в степи, не плавай в моря до большой луны.

— А с чего б это? — удивился Феликс.

— А с того, что ночью Водяной на крыльце стоял, — просто сказала Мария Ефимовна.

Феликс фыркнул в чашку.

— Укроти гордыню, Феля, сказано — Водяной в наш дом ходил.

— А какой же он из себя? — тая улыбку, спросил Феликс. — Наверное, зеленый, наверное, в тине?

— Нет, Феля, — старуха покатала кость, — каков есть, таков и будет, тебе его видеть не дано. Вы окромя аэропланов летающих да тракторов шумных в вонючем керосине ничего более и зрить не желаете.

Натали толкнула под столом Феликса, он замолчал, а старуха как-то просительно продолжила:

— Ночью проснулась, дождя нет, а вода журчит с крыши, ну, просто серебряными лентами льет. Встала я перекрестясь, глянула в цыбарку. Батюшки мои, вода плещет толкуном, а Водяной на крыльце под карнизом ворочается. И прошу тебя, Феля, не ходи на моря до большой луны, уважь старуху. Ты ведь рожден на берегах, воду любишь, не гневи хозяина.

Феликс вспомнил и ночное шаманство старухи, и красных расползающихся червей, и неожиданно для себя упрямо сказал:

— Пойду, — и рассмеялся ей в лицо.

Мария Ефимовна была потрясена, лицо ее даже под шоколадным загаром посерело, но отговаривать Феликса более не стала, а катая ошечковую косточку, беззвучно шевелила губами. И вдруг эта косточка пошла по столу. Мария Ефимовна редко, лишь в напряженнейшие минуты пускала ошечок по столу, и, странно, эта косточка приводила Феликса в близкое к сумасшествию состояние. В голове Феликса будто расходились два глазных луча, терялся фокус, и он видел два изображения, не зная, где небо и земля.

Феликс, уцепившись за край стола, глядел не мигая, как ошечок перекувырнулся через вилку, перепрыгнул ломоть хлеба, не задев его, и под пристальным взглядом немигающих зеленых глаз старухи дошел до края стола и, так же кувыркаясь, пошел по воздуху, но не падал на пол. Старуха почмокала, и ошечок тем же путем под пристальным взглядом трех пар глаз пошел назад и спрятался под ладошкой Марии Ефимовны. Все молчали. Старуха, опустив глаза, была покрыта потом, неподвижна и напряжена, и лишь вена на зобной шее часто пульсировала.

— Не ходи, Феля, на моря до большой луны, — наконец сказала старуха.

Феликсу все происходящее показалось ложью, сговором и шаманством. Он вскочил, тут же отправился к машине собрать рюкзак, злясь на себя, что не может раскрыть этот фокус.

Натали умоляла не ходить, чуть не плача, а старуха, выйдя в тень под дом с глиняной пиалой в руках, нервно поедала каймак, облизывая шоколадный палец и шевеля бесцветными губами. Когда же Натали проходила рядом, она, не отрывая взгляда от миски, шепнула:

— Пусть сам идет, пусть. Ты дома будь, дома. Так надо для него. Не поплывет.

Натали осталась. Услышанное более разозлило, и Феликс, не оглядываясь, зашагал. Коты не провожали его, а Карай, побежав следом, то ли от окрика старухи, то ли от укуса осы взвизгнул, поджал хвост, помчался назад к дому. В Феликсе качнулось сомнение, но он преодолел его и не отступил.