Праздник побежденных: Роман. Рассказы

— Простите мой надменный выпад, Феликс. Мне так хотелось вам понравиться, я испугалась, вы понимаете?

Она прикусила губу, да так и умолкла. Она коверкает рот, а он все равно невероятно красив, и все потому, что в ней ни капли лжи, ничего не нужно лукаво затенять иль демонстрировать наивыгоднейшую деталь. Все красиво. Мы помолчали, и она сказала:

— Феликс, знаю, для вас это важно, потому и расскажу сама. Да, он был, — она виновато улыбнулась. — И он струсил, но я его не виню.

Она поглядела в окно, будто увидела безлунное небо и глянец озера под ним, предметы без очертаний, камыши без шороха и мелкое пошлепывание волны в ископыченную грязь.

— Он пугал меня, раскачивал лодку — и как же мы бесовски смеялись! — Она сняла перчатку и погладила ее на колене, будто зверюшку. — Я плаваю как рыба, озеро могла бы дважды переплыть, а главное, очень люблю воду и совсем не боялась ее, но кто бы мог подумать: именно вода забрала меня — лодка, опрокидываясь, ударила в грудь, и я захлебнулась.

Она позагибала на перчатке пальцы, и я увидел, что не перчатка, а маленькая черная кукла с раскинутыми руками лежит на ее колене, и Ада Юрьевна продолжила:

— Глубина-то там по пояс, но он перепугался, бросил и меня и лодку, выплыл и сбежал. Так я и пролежала два дня в тине среди рыб.

— И вы… вы были с этим скотом?

Она подняла глаза в удивлении и горечи:

— А для вас это важно?

Пристыженный, я промолчал.

— Феликс, есть только вы, — сказала она и отыскала мою руку. И, невесомые, мы пребывали в тихой радости, ощущая ночь с гроздьями созвездий и трепет листвы за окном. И если бы под ногами пол стал мягок иль вскрикнуло дерево, я не удивился бы — и не мешал ни грохочущий оркестр, ни моряки, что пили «за флот российский, за Петьку Первого».

Все вплеталось в бытие и было раскрыто нам — и суть дерева в ночи, и гомон с привокзальной площади, и смысл перемещения людей.

Поезд железным ходом увезет многоязычную толпу, ее заменит другая толпа, полная радости или утраченных надежд. Взойдет луна, и запах шпал и паровозной гари, и цвет акаций станут иными в ее свете, ибо мир вступит в другое мгновение, с другим сочетанием людей и предметов.

Мне хотелось сидеть, ощущая ее теплые пальцы, улавливая дрожь времени, которое из настоящего уходило в прошедшее. Она взяла сигарету, я поднес спичку и отметил, что огонек фосфорно замерцал в ее пальцах, а дым был оранжевого цвета.

— Ада Юрьевна, — сказал я, — я вас никуда не отпущу, вы уедете со мной из этого города. Уедете?