Праздник побежденных: Роман. Рассказы

— Карл Карлович вовсе не лодырь, он отремонтировал уже один мотор.

— О-о-о, это хорошо, значит, ты заработал на свой обед. Твой горячий обед тебя ждет. Но зачем, Карл, ты испугал женщину и чуть не разбил так жарко любящее тебя сердце?

— Молодого человека я не приглашаю на обед, — сказал Карл Карлович, — потому что в котел на вас не было заложено, но зато вечером, если позволит ваша бабушка, я приглашаю юного друга выпить чашечку сладкого морса и осмотреть шкатулку и то, что в ней лежит. А в ней лежит, — и покрасневший Карл Карлович закрыл глаза, — в ней лежит тот самый боевой орден, который сам великий командарм товарищ Фрунзе при развернутом знамени прикрепил на эту грудь.

Карл Карлович ушел, а я стоял у акации под открытым окном. Я боялся шевельнуться, боялся встать на цыпочки и заглянуть в комнату, ибо там за тюлевой занавеской жила тайна, и ее можно было спугнуть. А ведь это была моя сказка. Я был подпущен к ее никелевым молоточкам, и недаром сам Карл Карлович, кудесник и механик, назвал меня своим юным другом.

Можно жить, поедая один рахат-лукум и мармелад, но не может быть человек вечно счастливым, и, когда я забылся и воспарил над землей, решив добавить счастья, покатавшись на воротах «чужого двора», мой пароход сел на мель. Я примостился на воротах и с закрытыми от счастья глазами оттолкнулся, отъехал к стене, туда и обратно и снова туда, и только открыл их, как увидел перед собой двоих. С ужасом я взирал на их босые ноги, грязные лица, дырявые рубахи и рогатки на шее. «Босяки», и я оцепенел в своем беретике с помпоном, в своей новой матросочке, не в силах вскрикнуть или удрать. Пока один обшаривал мои карманы, извлекая все мое достояние — складной ножичек и коробочку с переводными картинками и оловянным солдатиком, другой отодрал якорек с моего берета, а сам берет отфутболил на улицу.

— Значит, пришел в наш двор и на воротах наших, интеллигент вонючий, катаешься? — спросил он и, хрустя зеленым абрикосом, скорчил рожу. От удара из глаз брызнули искры. Я упал, а ужас был так велик, что я не мог ни закричать, ни вскочить и убежать. Меня еще ткнули в ребра, и еще, и тогда над головой раздался такой знакомый, спасительный и победный вопль. Этот вопль вскинул меня на ноги, и я увидел удирающего во весь дух босяка, бросавшего на бегу и коробок, и картинки. А второй с окровавленным носом выл, лежа на спине, и братец Диамарчик хлестал его по шее и лицу рогаткой.

— Лежачих не бьют, — сказал я, — это нечестно.

Диамарчик в удивлении даже рот открыл: