Праздник побежденных: Роман. Рассказы

К вечеру он уложил вещи. Женщины курили на скамье, и их головы мирно окутывал дым над забором. Седина старухи сливалась с каменной кладью, а золотистые волосы Натали совпадали с окрасом кошачьего табунка, дремавшего тут же на заборе. Коты щурились от дыма, но не уходили, Феликс из машины поглядывал на них и, надевая туфли, думал: к зиме увезу стариков в город, сейчас конфликт возник, конечно, из-за жары и мух, и нужно уехать. Но, понаблюдав, как индюки цепочкой прокрались из бурьяна к ореху и раскорякой перепрыгивали с ветви на ветвь, укладывая крылья и невидяще озираясь, понял: истинный крестьянин не предаст свой скот, не бросит пахарь землю. Нет, все же не следует уезжать. Даже Карай что-то чует, ишь как уткнул морду в колени старухи. И в природе происходит смена явлений и есть связь. Облачный полог на небе набряк и полиловел. Гладь морская изумрудно потемнела, а орех одноруко оцепенел. И будто подслушав его мысли, Мария Ефимовна долго и неподвижно разглядывала мальтийский крест, затем то ли пьяно, то ли сатанински улыбнувшись голодесным ртом, сказала:

— Не думай обо мне, никуда я не поеду с этих берегов. Здесь мне за грехи мои вымаливать у Бога прощение, а ты поспешай, Феля. Бора идет, — и ткнула чубуком в небо.

Феликсу стало не по себе, ему всегда становилось не по себе, когда старуха угадывала его мысли и ломала стройную схему в его голове.

— Завтра во всю силу буря на наши берега придет, а вас и сегодня славно трепанет на голубом озере, ну а теперь посидим на дорожку.

Феликс сел.

— На этой скамье я и Ваню провожала, на ней и вас, детей человеческих, провожу. Но уйдете не вы, а я. — Голос старой женщины звучал тихо, но торжественно. — Многие посуетились в этом мире, создавая богатства земные, но так и не поняли ничего — ушли. Земные богатства тленны. А ты, Феля, — ее шоколадно-запеченное южным солнцем лицо было одухотворено и выражало боль, — умник и маловер ты этакий, в Бога нашего Иисуса Христа не веришь. Вот предки твои, дальние и совсем уж дальние — прадеды и деды, тысячу лет верили, а ты нет, этакий умница. Пришел Сатана, сказал: Бога нет, храмы Божьи пожег, а ты и поверил Сатане и пошел за ним — да все сомневаешься, и все нет покоя тебе в жизни этой. — Старуха поглядела на опустившего голову Феликса и уже мягче добавила: — Ты тот, кто задает вопрос и ищет ответ, а ответ найдешь здесь, на этих берегах. На наших могилах. Помни, здесь, только здесь, ты найдешь свой камень. Здесь лежит ответ. Но сперва, Феля, выполни задуманное. Который год ты все сулишь, все собираешься предать земле покойного, а он, отец твой, все мается непогребенный, и земля не принимает его, и он смущает и тебя, и всех.

Белые волосы облепили ее голову, и Феликсу до слез стало жаль Марию Ефимовну — горбатенькую под черными крыльями платка, но ее глаза сверкнули зелено и твердо.

— Не жалей меня, Феля, сегодня наш праздник, и мы встретим своих близких на небесах.

Она говорила тихо, но с такой убежденностью звучал ее голос, гармонически вплетаясь в юдоль степную, что и небо хмурое, и холмы, и старый дом под черепичной крышей в покое внимали ей. Когда голос ее умолк, орех поднятой ветвью беззвучно вопрошал: «Вы слышали? Вы слышали? Все имеет великий божественный смысл. Здесь найдешь камень, здесь».

* * *

Наступил вечер, прощание было скорым. Мария Ефимовна совсем уж малопонятно бормотала в небо:

— Бора придет, могилы слижет, кресты одни останутся, и Афанасий сегодня в дом Божий придет.

— О чем вы? — раздражаясь, спросил Феликс.

— А ничего. Тебя закружит на голубых озерах, так на красную звезду держи, что над овином по ночам горит, она и выведет.

И старуха опять обронила голову, забубнила что-то свое и, уже не оборачиваясь, застучала пудовыми башмаками к дому. Феликс запустил мотор и выехал из загона. Карай галопом проводил до оврага, лег в пыль и заскулил.

На холме Феликс остановился: пастушья усадьба с распахнутыми жердинами выглядела на фоне синего неба особенно сиротливой, и он неожиданно уяснил — видит и усадьбы, и Карая, и, конечно же, Марию Ефимовну в последний раз. Он вышел из машины и закурил, упиваясь глубочайшим омерзением к себе из-за того, что столь непристойные мысли рождаются в голове его, и он ждет беду, и она действительно приходит. Он, как никогда, ощутил пустоту вокруг и отсутствие чего-то, на что мог бы опереться, живя и радуясь синеве моря, пению птиц, любви, которая пришла к нему. Топчась у пофыркивающей в пыль машины, он опять-таки неожиданно понял: эта опора — Вера.

Ему стало спокойно, и он расправил плечи и, уверенный в себе, сел за руль.

— И ты, и старуха ополоумели. И что вы целый день бормочете, какая буря? — взъярилась Натали.

Теплый рычаг передавал в ладонь судорогу работающего мотора, Феликс тронул.