Праздник подсолнухов

— Картин, с которых автор писал повторения, всего две, и обе они были написаны в августе. Судя по оригиналам и их январским повторениям, «Подсолнухи» арльского периода можно четко разделить на две группы.

Чем дальше я слушал ее выводы, тем убедительнее они мне казались.

— Картина, в верхней части которой мы видим раскрывшиеся цветки, имеет бледно-голубой фон, а та, где вверху бутоны, — желтый. По композиции натюрморты очень похожи, практически одинаковы. Назовем их для удобства «Цветки» и «Бутоны». Получается, что повторение «Цветков», написанных в августе и принадлежащих Новой пинакотеке Мюнхена, сделано в январе и находится в Художественном музее Филадельфии. А по августовским «Бутонам», находящимся в лондонской Национальной галерее, в январе следующего года было написано два повторения — то, что купила «Ясуда Касаи», и то, что в Национальном музее Ван Гога в Амстердаме. Таким образом, — продолжила она, — у нас есть одно повторение «Цветков» и два повторения «Бутонов». Где же баланс? Если допустить, что существует еще одно повторение «Цветков», это легко объясняет то, что портреты госпожи Рулен были выставлены в окружении четырех январских повторений. К тому же, учитывая то, с какой скоростью работал Ван Гог, думаю, ему не составило труда написать еще одно повторение.

— Кто-то уже выдвигал эту версию?

Она покачала головой:

— Никто. Этого нет ни в одном источнике. Моя личная теория. Интересно, почему ни одного из исследователей Ван Гога, а их развелось как звезд на небе, не насторожил этот момент?

— Возможно, кто-то уже разгадал эту загадку, просто ты не в курсе.

— Может быть. Хотя я довольно много читала.

— Теперь твоя мысль кажется мне не столько фантастической, сколько дикой. Это же просто наваждение какое-то.

— Что ж, живопись — это отчасти и наслаждение дикими мыслями.

— А у тебя язык здорово подвешен, раньше я за тобой такого не замечал.

— Если таким образом ты пытаешься сказать, что я повзрослела, то это приятно слышать.

С этими словами она отодвинулась, давая понять, что спор закончен. Осенний ветерок доносил слабый аромат. Аромат ее шампуня.

Я встряхнулся и заметил, что Мари пристально смотрит на меня.

— О чем задумался?

— Да так, ни о чем.

— Не замерз?

Я не ответил, и она закрыла окно. Автомобильный гул отодвинулся, уступив место тишине.

— Кстати, — она показала оригинал сборника писем, — страница с пометками на французском — это не та страница, о которой ты упомянул, рассказывая о визите Рулена.

Я по-прежнему молчал, и она заговорила снова:

— Я поняла, что ты имел в виду, говоря о переписывании истории и сенсации в мировых художественных кругах. Страшно даже представить, что произойдет, если окажется, что восьмые «Подсолнухи» действительно существуют. Цена на них будет ужасающей.

— Наверное. Если они действительно существуют.

— О какой сумме примерно может идти речь?

— Все зависит от произведения, но, думаю, не ниже, чем у тех, что купила «Ясуда Касаи». В принципе, та цена считается сейчас вполне адекватной. «Ясуда Касаи» широко выставляет свои «Подсолнухи», ежегодные выставки Ван Гога посещает множество народа. Судьбе этой картины можно только позавидовать. Даже сейчас по стоимости это третье произведение Ван Гога. Через полгода после «Подсолнухов» более чем за семь миллиардов ушли «Ирисы». Кроме того, ты наверняка слышала, что один из двух портретов доктора Гаше также купил наш соотечественник, частный коллекционер. Это случилось в разгар «мыльного пузыря», в девяностом году, и цена составила двенадцать с половиной миллиардов.

Она задумалась и вдруг, словно осененная внезапной мыслью, воскликнула:

— Значит, наш менеджер тоже разыскивает эти «Подсолнухи»?! Каким-то образом он разузнал о вероятности существования восьмых «Подсолнухов». Может такое быть?

— Может. Но если это так, значит, он тоже поддался дикому наваждению.

— Но существуют же пометки твоей жены.

Ответить я не успел — зазвенел телефон.

Сняв трубку, я услышал мужской голос. Голос из далекого прошлого. Хотя, честно признаться, особой ностальгии я не испытал.

— Дзюндзи, ты?

Как обычно, он не стал утруждать себя приветствием. Так же как и в тот раз, когда он звонил мне в американскую глухомань. На том конце провода был Хироси, младший брат Эйко.

— Что случилось? — спросил я.

— Дело есть.

— Без дела ты не позвонил бы.

Я услышал в трубке хихиканье и одновременно какой-то неясный звук. Очень знакомый звук, но мне никак не удавалось его вспомнить.

— Ну вот, не слышал тебя сто лет, а ты не очень-то любезен. Не хочешь поинтересоваться, что за дело?

— Сначала позволь мне поинтересоваться другим: ты что, вернулся к нормальной жизни? Занялся карьерой?

— Это как посмотреть, — ответил он, — спроси лучше, почему я звоню.

— Почему ты звонишь?

— Хочу, чтобы ты приехал.

— Ты предлагаешь мне сесть на синкансэн[45] и приехать к тебе?!

— Да.

— Зачем?

— Тут у меня целая куча папиков. Все с жуткими рожами, и в руках у них такие жуткие штуки. Ну, ты понял, о чем я.

— Вор у вора дубинку украл? Неужели якудза решили другого якудза попугать?