Праздник цвета берлинской лазури

Беатриче отодвинула стул и оперлась голыми коленками о край стола. Своим видом она красноречиво давала понять, что думает о тетке-пуфике: как может топтать эту землю карлица без задницы, с грудью нулевого размера и такими громадными сосками? Дамочка тоже про себя недоумевала, как девушка из хорошей семьи может ходить в леопардовом мини, накрашенная, как восточная одалиска, и наряженная, как уличная проститутка?

Женщины долго испепеляли друг дружку взглядами, но победила все-таки Беатриче.

Чтобы развеяться после изнурительных гляделок, дамочка снова повернулась к Замиру, погладила его по плечу и, нацелив на него свои соски, как дула орудий, защебетала:

— У вас такие шелковистые волосы! Откройте мне свой секрет!

Замир вспомнил название какого-то шампуня, бальзама на травах. На губах Беатриче расцвела улыбка, смысл которой угадывался безошибочно: как смеет такое страшилище приставать к Замиру?

«Да эта шлюшка надо мной издевается!» — дошло наконец до дамочки-пуфика, и, сказавшись больной, она решила закончить застолье. Как капризная девчонка, она настояла на том, чтобы уехать немедленно, и пуфик, хотя и туго соображал, порядком накачавшись, согласился и тотчас раскланялся.

Все столпились возле Артемизио и синего автомобиля. Манлио уговаривал гостей остаться, но пуфики были непреклонны. Легкий порыв ветра окрасил виллу и кипарисовую аллею в красный цвет, в небе снова показалась сорока-воровка. Пуфики уселись в машину и отбыли. На губах Беатриче светилась улыбка, так разозлившая противную тетку. Весь следующий день она хранила эту улыбку, как драгоценный дар.

Наслаждаясь вечерней свежестью и одиночеством, Умберта углубилась в темноту сада и добралась до баобаба. Она прислонилась к грубой коре баобаба, затем сползла на землю. Жестокое, скользкое желание физической любви, до сих пор таившееся где-то внутри, теперь переполняло ее. Все дело было в баобабе, или в жарком лете, или в Замире. Запретное имя горело на губах; вспомнились его волосы, дерзко ловившие блики света на лету, его загадочность… Но нет, так дальше нельзя, нужно остыть и мыслить логично. Однако сил на это уже не было.

«Я люблю тебя, Замир».

Умберта была готова на все, лишь бы уничтожить фразу, всплывшую в мозгу. Поздно; переливаясь огнями, она повисла на ветке баобаба.

Оглушенная дневным гамом, вилла Каробби дремала.

Умберта казалась Белоснежкой, заснувшей в лесу.

14

Умберта побежала к двери комнаты Беатриче, из-под которой пробивались отблески огня и дрожащие тени, как при пожаре. Ночная бабочка, прилетевшая на свет, засияла, как канатоходец под направленным лучом софита. Умберта решительно распахнула дверь, готовая встретиться с опасностью. Комната была полна дыма, повсюду стояли зажженные свечи. Беатриче с канделябром в руке стояла у кровати. На ней были корсет и длинное белое атласное платье, застегнутое на кучу мелких пуговок. Шлейф с массой воланов ниспадал на огромные черные ботинки на двадцатисантиметровой платформе.

— Что ты делаешь в таком виде? Я уже решила, что пожар!

— Разве мне не идет платье бабушки Альберты?

— Да нет, ты потрясающе выглядишь. Правда, эти жуткие ботинки здесь ни к чему.

Умберта подошла к Беатриче, вдохнула запах слежавшейся ткани и ощутила внезапный прилив ностальгии:

— Как все изменилось. Теперь все мы одеваемся совершенно одинаково.

— Я его в сундуке откопала. Сегодня особый вечер, и я хочу выглядеть просто суперски.

— А зачем ты свечки зажгла?

— Хотела окунуться в атмосферу того времени.

Умберта окинула сестру обеспокоенным материнским взглядом. Нестойкая на своих гигантских подпорках, теряющаяся в бликах дрожащих свечей, накрашенная в три слоя косметики, она казалась переодетой девочкой.

Ее взгляд не понравился Беатриче. Ей сейчас не хотелось ни думать, ни философствовать.

— Ладно, уже поздно, до скорого, — отрезала она и, всполошив пышное платье, пошла по коридору. Тысячи воланов задушили в своих объятиях комара, длинный атласный хвост собрал кучу камушков с аллеи.

Желтый «мерседес» Сотье, который нажил уже целое состояние на порнофильмах с участием Беатриче-Кристины, уже поджидал ее. Сотье встретил Беатриче белозубой китайской улыбкой, распахнул перед ней дверцу, будто перед принцессой. Кусочек шлейфа, оставшийся зажатым в двери, полетел в теплой ночи, прикоснулся к взбивавшей воздух покрышке, ласково погладил белые межевые столбики, пропитался жаром и гудроном.

Ветер посыпал песком людей, толпившихся у стриптиз-бара «Лунный свет».

В очереди стояли лысоватые, усатые мужчины средних лет, с брюшком; молодые парни солдатского вида; припозднившаяся пожилая пара.

При виде публики Беатриче-Кристина испытала пьянящее возбуждение. Провокация с роскошным белым бабушкиным платьем не прошла незамеченной. Надев старое платье в ситуации, которую ее бабушка даже представить себе не могла, притащив семейную реликвию в притон, Беатриче превратила свой бунт в настоящую революцию. Она проплыла под красной неоновой вывеской. Вслед ей свистели, кричали, тянули руки; в помещении скандировали:

— КРИСТИНА! КРИСТИНА!