Праздник заклятий. Размышления о мезоамериканской цивилизации

Как появилось это движение? Истоки индианизма, вероятно, восходят к временам, когда европейские путешественники познакомились с народами, составлявшими то, что Хуан де Торквемада называет «Индейской монархией». Пока завоеватели без зазрения совести разрушали до основания местные культуры, отдельные европейцы исполнились сострадания и пытались остановить насилие, облегчить тяжесть рабства, а главное — собрать доказательства того, что прежний мир достоин восхищения и уважения. Прежде всего тут следует вспомнить священнослужителей, появившихся здесь почти сразу вслед за Эрнаном Кортесом, их обычно называют двенадцатью апостолами христианства в Новой Испании. Это Гарсия де Сиснерос, Луис де Фуэнсалида, Хуан де Рибас, Франсиско Хименес, Франсиско де Сото, Мартин де ла Корунья, Хосе де ла Корунья, Хуан Хуарес, Торибио де Бенавенте, Антонио де Сьюдад-Родриго, Андрес де Кордова и Бернардино де ла Toppe. За ними последовали и другие прославленные миссионеры, такие как Бернардино де Саагун, Андрис де Ольмос, Херонимо де Мендиета, Франсиско де Мендиола, Васко де Кирога, Матурино Джильберти и Бартоломе де Лас-Касас. Все это люди выдающиеся, притом крайне деятельные, способные противостоять ярости завоевателей и отстаивать ценности индейской культуры, защищая их от разрушения; именно они сделались истинными основателями новой мексиканской цивилизации.

Несомненно самым знаменитым из них был Бартоломе де Лас-Касас, первый епископ в провинции Чьапас (которая в ту эпоху занимала значительную часть Гватемалы), автор знаменитой «Кратчайшей реляции о разрушении Индий», изданной в 1552 году и тотчас переведенной на основные языки Европы. Он-то и поведал миру о «темных сторонах» конкисты, дав описание грабежей, убийств и лихоимства пришельцев. Именно это произведение оказало влияние на колониальную политику Филиппа II и дало толчок к появлению других отчетов, по большей части продиктованных или написанных туземными хронистами. Вызванное ими сострадание и интерес к покоренным индейцам подогревались и общим направлением ренессансного образа мысли. Во Франции этому способствовало творчество Монтеня с его знаменитым эссе о каннибалах, в Англии — «Утопия» Томаса Мора, вдохновившая епископа Васко де Кирогу создать знаменитый госпиталь непосредственно в Мичоакане, в Санта-Фе-де-ла-Лагуна.

При всем том в последующие века европейские мыслители, занимавшиеся индейским миром, оказались глухи к этой первой волне общественного сострадания. Их больше интересовали индейские легенды о древних временах, имевшие больше общего с античными мифами, нежели с подлинной историей коренных народов далекого континента.

В XVII веке Франсиско Хавьер Клавихеро составляет «Древнюю историю Мексики», проявив завидную эрудицию, подкрепленную археологическими разысканиями. Эта эпоха первого «индейского классицизма» продлится до революции 1910 года. Луис Виллоро в своем труде «Основные вехи индианизма» делает упор на том гневе, что побудил Клавихеро восстать против предрассудков Европы: именно в нем — зародыш будущего национализма, который приведет Америку к независимости: «Наш мир, который вы называете Новым Светом потому, что триста лет назад даже не знали о его существовании, столь же древен, как и ваш. А наши животные — родственники ваших. Их никто не обязывает походить на ваших зверей; вот так же и мы не несем ответа за то, что нас долго никто не принимал в расчет как особую породу. Ваши натуралисты здесь многое напутали из-за неосведомленности».

В Мексике уже самые первые проявления национально-освободительного движения отталкиваются от индейского прошлого. Но поначалу это только общие слова. В это время, в 1746 году эрудит Ботурини публикует «Соображения о новой общей истории Южной Америки», где мир ацтеков описан так, что возникают странные аналогии с греко-латинской мифологией. Через несколько лет сходный метод причудливо воплощается в работе Рамона Ордоньес-и-Агияра «История сотворения неба и земли»; там Кецалькоатль определяется как близнец святого Фомы, а Христовым апостолам находится подобие в некоем племени, названном «народом змей». Нечто в том же роде читаем у Сигуэнца-и-Гонгоры, где Кецалькоатль-святой Фома назван «Фениксом Запада».

Сколь бы абсурдными ни казались эти писания, в них проступает трогательное желание открыть миру величие индейского прошлого, мощь древнего искусства континента и поэтичность его мифологии — все то, что было ошельмовано первыми европейскими завоевателями.

Значение нового «индейского классицизма», воспетого Клавихеро, оценили только после наступления независимости. С тех пор молодая мексиканская нация занята поисками собственной идентичности и доказательств собственной мезоамериканской самобытности — того, что отличает ее от европейцев и особенно от испанцев.