Праздник заклятий. Размышления о мезоамериканской цивилизации

Все это нравится ему и, конечно, его сыну, а может, это небезразлично и земле на плато, растрескавшейся от жажды, и скоту на иссохших склонах, заждавшемуся свежей травы. Горные отроги сочатся водой, она течет по ущельям, красная, будто от крови, и наполняет лужи у подножья холмов. Всадник съезжает с асфальтированной дороги на проселок, идущий по ложу высохшего потока. И неспешно трусит вниз, к глинобитному домику в конце тропы, окруженному зарослями гигантской кукурузы.

Чуть ниже, на самом краю деревни, два всадника остановились у лавочки, где продают легкие закуски. Не спешиваясь, они уплетают тортильи с мясом и стручковым перцем. Лошади переступают, цокая копытами и подергивая искусанной мухами кожей. К седлам приторочено пастушеское снаряжение: лассо, ремни, сумки.

Сан-Хосе-де-Грасиа — деревня животных, не только людей. Везде — пахучая навозная жижа, мухи, свежеснятые кожи. Но и молоко, белый сыр, «хокок» — йогурт, приготовленный из сквашенных сливок. Жители Сан-Хосе неравнодушны к молоку, что свойственно горцам; нечто древнее и подлинное проступает в их тяге к стручковому перцу, печеной тыкве и индейскому меду. Может, здесь глубокий отзвук первой встречи Америки с Западом? Молоко и стручковый перец — союз между скотоводческими племенами неолитической Европы и открывателями кукурузы и пряностей из неолитической Америки. Все остальное нетрудно додумать, сидя в Сан-Хосе-де-Грасиа рядом с одинокими горными вершинами, ведь именно на такой же высоте в начале XIV века возникла горделивая столица, Мехико-Теночтитлан, где накладывались друг на друга, исподволь перемешиваясь, секреты и тайны древнейших народов земли.

Нежные, древнего рисунка черты юноши, ведущего ослов, груженных бидонами с молоком, от ранчо Вердолагос до лавчонок в Сан-Хосе. Далекое, таинственное, замкнутое лицо, за ним — навсегда исчезнувший индейский народ, империя тарасков, во времена Конкисты уничтоженная огнем и мечом, голодом и болезнями. Черты чуть стерты, как камни в ручье; обращенный в себя взгляд, который бедность предков сделала непроницаемым.

Очень белые лица сельских стариков, худые и высокомерные, в тени стародавних широкополых шляп; белые шерстяные серапе, кожаные сандалии цвета старого навоза… Бледное лицо дона Анатолио, старого индейца, никогда не отводящего взгляда. Глаз хищной птицы, глаз стрелка, который всаживает револьверную пулю в пустую гильзу, положенную на стену.

Такое же странное несоответствие заметно в лице Луиса Гонсалеса [48], историка, писателя, наследника основателей Сан-Хосе: густо-черные, жесткие индейские волосы, высокие скулы, миндалевидные глаза, широкие плечи и развитая грудная клетка, обычные у тех, кто рожден на высоте в две тысячи метров над уровнем моря. И некоторые другие черты, вероятно унаследованные от испанского еврея и мулатки, тоже числящихся в предках. Опять смесь молока и стручкового перца, теплого и холодного, ледяных европейских гор и мичоаканских вулканов.

Вселенная дона Луиса — тут, в горах, она состоит из частей здешнего микрокосма. Словно человеческая история со всем ее громоздким багажом должна была обязательно пройти по узкой дороге к плоскогорью, что извивается, уводя все выше и выше, до самого «островка», описанного в трактате историка («Pueblo en vilo»), до того селения, почти подвешенного в центре мироздания, где от самого горизонта на тебя накатывают далекие горные валы.

Быть может, один только Сан-Хосе-де-Грасиа и спасется, когда наступит новый потоп?

Танец в Сан-Хуане-Парангарикутиро, Мичоакан

Рассказывают, что священник Сан-Хуана получил приказ из канцелярии епископа: необходимо прекратить скандал. Целая толпа этих людей, индейцев, стеклась со всего Мичоакана и даже из соседних штатов, чтобы принять участие в отправлении своего языческого ритуала: в семенящем танце перед алтарем Иисуса Христа. Ну, это уж слишком! Такого нельзя было допустить. Священник повесил запрещающую табличку. Отныне никому не дозволялось танцевать в церкви. Казалось, теперь все в порядке. Но однажды ночью священника разбудил какой-то звук. Со стороны церкви доносился знакомый глухой ропот. И вдруг он понял. Индейцы нарушили запрет. Им удалось взломать дверь церкви, и теперь они там танцевали! Не помня себя от гнева, священник выскочил из дома и побежал в церковь. Он торопливо растворил дверь, зажег лампы. Но церковь была пуста, в ней стояла тишина. Думая, что стал жертвой галлюцинации, священник вернулся к себе, чтобы лечь в постель. В ту же секунду звук возобновился. Где-то поблизости очень тихо, ритмично притоптывали ноги индейцев.

Все это повторилось раз десять или двадцать. И внезапно священника осенило: Христу Сан-Хуана-Парангарикутиро, тому самому, всесильному, что остановил поток разлившейся лавы во время извержения вулкана Парикутин, не понравилось решение епископа. Христос хотел, чтобы в его церкви продолжали танцевать, такая молитва пришлась ему по сердцу более прочих. После этого церковь вновь открыла свои двери танцующим, и с тех пор их никто не останавливал.