Праздник жизни

Свет, исходивший от Елены, и свет, поднимавшийся от реки, слились в единый поток. Тодхаузен хотел к нему прикоснуться, чтобы убедиться, что это не пригрезилось его усталым глазам. Елена была вот тут, на расстоянии вздоха. Заколки выскользнули из ее волос, и прядки накрыли друг друга, как серые птичьи перья. Он видел ее судорожно сцепленные пальцы и бежавший по ее руке тоненький темный ручеек, пульсирующий под кожей.

"Смотри на солнце, предстоит расти", - повторил Елене ее голос. Она была счастлива, что не знает, возникла ли из полнолуния или из обратившегося в прах рукоделия, или просто от невыносимого одиночества. Она жила и хотела знать - любовь прекрасней ли жизни и летят ли журавли над небесами.

Тодхаузен взял Елену за руку, и они направились к реке.

С благоговением дождавшись утренней процессии, снова понесла свои воды река. Медленная, спокойная, ожившая.

- "Течет река, теплая и спокойная, как твои руки, и руки твои - теплые и спокойные реки", - повторила Елена слова Элеоноры. Ей казалось, что они с Тодхаузеном давным-давно заблудились в море на утлом ржавом суденышке, спасали друг друга, не думая о себе, и с тех пор у них единый ток крови. Два пересаженных в землю, росших в торфяных горшочках растения.

- Выслушай меня, - в утренней тишине на берегу реки сказал Елене Тодхаузен. Его голос Елена слышала, как слышит первые звуки исцелившийся от глухоты. Сначала с испугом, потом удивленно и наконец с неописуемой радостью заново обретенного. - Выслушай меня, - сказал он еще раз.

Елена опустилась на прибрежный песок, вытянула руки вдоль тела, прикрыла глаза и ответила:

- Я слышу.

- Мы с матерью ненавидели Элеонору, каждый по-своему, но всем сердцем, - сказал Тодхаузен. Елена вслушивалась в его голос. Как же так случилось, что голос этот ей оказался так нужен? - Мать говорила, что отец родился не в том мире, где должен был родиться. Его постоянно преследовало желание бежать отсюда, но ее любовь стояла на его пути. В любви она жертвовала, она взвалила на себя крест, пытаясь сделать жизнь отца чуть счастливее в ненавистном ему месте.

Иногда мне кажется, я помню глаза отца, который за празднично накрытым столом смотрел только в одному ему известную, невидимую другим точку. Мать говорила, что, задумавшись, вместо сигареты он мог взять с кухонного стола черенок спаржи и начать его прикуривать. Мать отдавала щедро, ей нужно было получать взамен. Она царапалась возле невидимых дверей, которые отец захлопнул за собой, она стучала сначала тихо, потом настойчиво, она заглядывала в замочную скважину, она пыталась открыть дверь хрупким ножом для бумаг, она даже вставала на четвереньки и пыталась рассмотреть что-нибудь в свете, сочившемся из-под двери. Она отдавала щедро, она имела право получить взамен. Но отец это право бездушно игнорировал.

Мать рассказывала, что однажды, когда меня еще не было, она решила отпраздновать Пасху. Она заранее прорастила зерна, вырастила травку, чтобы среди молодой зелени красиво разложить крашеные яйца. Увидев нарядный стол, отец спросил, что сегодня за праздник.

"Христос воскрес!" - пораженная, ответила ему мать.

"А он разве умирал?" - спросил отец, и двери за ним захлопнулись.

"Ни-ког-да не вы-би-рай этот мир, ес-ли не уз-нал о дру-гих", внезапно вспомнила Елена где-то услышанные слова, которые слились с голосом Тодхаузена:

- Я никогда не понимал, как я мог родиться. Преодолев такое выжженное пространство, которое не смог бы преодолеть даже самый современный самолет. Я думаю, когда дети выбирают родителей, они еще только души и ничего не знают о плотской жизни, - рассказывал Тодхаузен.

- Но уже тогда их настигает судьба, - добавила Елена и взглянула на солнце, чей матовый блеск еще позволял смотреть на него, не щуря глаз.

- Мать говорила, что со временем в ней назрела обида, которая все росла и росла, как чертополох на задворках сада. Он цвел, пахнул горечью и рассеивал семена по всей окрестности. В отчаянии она стала записывать все водившиеся за отцом странности.

Постепенно в своих записках она превратилась в святую мученицу, которая вынуждена потакать чужим прихотям, у которой все только берут, ничего не давая взамен, которая знает, что просить бессмысленно, ибо двери не отворятся.

Однажды я случайно нашел эти записи. Зло разрушает душу постепенно, но неотвратимо. Мне кажется, душа моей матери напоминала изъеденную жучком-точильщиком стену старого дома.

"Когда она смотрела, как бык постепенно исчезает вдали, ей показалось, что душа ее наполнилась несказанным белым светом, и она почувствовала, что зло в ней исчезло". Елена наяву видела сон Элеоноры.