Пражский Ватикан

Вскоре после приезда в Прагу я по просьбе издательства "Прогресс" написал предисловие к русскому переводу мемуаров известного американского экономиста Джона Кеннета Гэпбрейта – "Жизнь в наше время", опубликованные в 1986 году. Это был удивительно живой рассказ о его многообразной деятельности, которая сочетала преподавание и научную деятельность с журналистикой, государственной и дипломатической работой. Он был близок к президенту Джон Кеннеди, что особенно сказалось в бытность его американским послом в Индии в середине 1960-х годов. В это острое время произошло военное столкновение между Индией и Китаем, а США только начинали свое вторжение во Вьетнам. Гэлбрейт часто посылал депеши президенту через голову госдепартамента. Обладая живым публицистическим пером, Кеннет, как его звали дома и друзья, красочно описал тогдашнюю кухню американской дипломатии.

Когда эта работа была закончена, у ее издательского редактора Татьяны Львовны Комаровой возникла идея предложить Гэлбрейту написать со мной совместную книгу о сосуществовании наших двух стран и систем. Гэпбрейта я знал давно, был с ним, можно сказать, "на ты". Я с ним списался, он согласился, обсудил идею со своим издательством и предложил встретиться у него на ферме в Вермонте, записать диалог под стенограмму, затем отредактировать ее и издать книгой сначала в США, а потом в переводе на русский язык у нас. Александр Михайлович Субботин охотно согласился оформить мою поездку в Америку, как служебную командировку, т.к. предполагалось, что я заодно запишу диалог с Гэлбрейтом в виде серии статей для журнала. Встреча состоялась в конце августа 1987 года.

Несколько слов о нашем предыдущем знакомстве. Многие думают, что в годы холодной войны и коммунистического тоталитаризма такие дружеские личные отношения были невозможны, но это не правда. В середине 1960-х годов, когда я работал заместителем директора ИМЭМО, меня как-то пригласили на ланч в резиденцию американского посла. Инициатива приглашения исходила от главы "Чейз-Манхэттен банка" известного миллиардера Дэвида Рокфеллера, с которым я познакомился в 1962 году, когда несколько месяцев работал в США над книгой "Миллионеры и менеджеры". Тогда Рокфеллер дал мне экземпляр своей ранней книги «О значении экономических потерь» с условием вернуть после прочтения. Я взял книжку на ланч и вручил ее автору, который обрадовался и демонстрировал ее гостям.

За столом я сидел рядом с Гэпбрейтом, которого видел впервые. Он меня засыпал вопросами о советской экономике. Я пригласил его в Институте, где мы обсуждали и наше планирование, и экономику США.

Осенью 1967 года Президиум Академии наук направил меня прочитать лекцию на Всемирную выставку в Оттаве (ЭКСПО-67). Это было элитное выступление в ряду видных фигур из разных стран. Узнав об этом, Гэлбрейт пригласил меня после лекции побывать гостем в его доме. Это трехэтажное деревянное строение в десяти минутах ходьбы от Гарвардского университета казалось мне тогда верхом удобства и уюта. Мне выделили овальную гостевую спальню на втором этаже, отделанную голубым сукном, в окно которой просились могучие деревья небольшого сада.

Когда мы после ужина уселись в большой уставленной диванами и креслами гостиной, я начал с того, что не могу пользоваться его гостеприимством, не познакомив со своей критикой серии его недавних лекций о конвергенции. После чего перевел ему с листа свою критическую статью в журнале "За рубежом".Внимательно выслушав, Гэлбрейт отреагировал так:

Вам стыдиться нечего. Вы критикуете, как ученый. Ваши аргументы можно обсуждать, с некоторыми мыслями я встречаюсь впервые. Некоторые факты я просто не знал. Но с Вами можно вести полемику на уровне науки. А вот я Вам дам почитать, что обо мне пишут некоторые мои здешние коллеги профессора. Почитайте это, и Вы увидите, на какие пакости они способны.

Прочитанное меня крайне изумило. Такими грязными помоями у нас поливали разве только "безродных космополитов" в сталинское время. Моя критика Гэлбрейта по сравнению с этим поносом была верхом объективности и вежливости. После этого эпизода наши отношения с Кеннетом стали товарищескими с очевидной поправкой на разницу в возрасте и известности. В то время ему было 59 лет, у него за плечами были долгие годы научного творчества и государственной службы, а также с десяток всемирно известных книг. Я же в свои 40 лет был мало известен у нас и за рубежом и кроме двух изданных только на родине книг ничем не мог похвастаться. Тем не менее он уже тогда относился ко мне, как равному.