Пражское кладбище

Вот она, сцена. Как тогда на Громовой горе, голос созвавшего спросит: «Прошло сто лет с последнего собрания. Кто вы и от кого предстательствуете?» В ответ послышится: реб Иуда из Амстердама, реб Вениамин из Толедо, реб Левий из Вормса, реб Менахем из Пешта, реб Гад из Кракова, реб Симеон из Рима, реб Зевулон из Лиссабона, реб Рувим из Парижа, реб Дан из Константинополя, реб Ашер из Лондона, реб Иссахар из Берлина, реб Нафтали из Праги. Тогда тот же голос, то есть тринадцатый созванный, потребует от каждого рассказать о богатствах его общины и присчитает богатства прочих иудеев-банкиров, верховенствующих в мире. Выйдет два миллиарда франков. Сумма, которая, разделенная на три миллиона пятьсот тысяч евреев, обитающих в Европе, даст результат в шестьсот франков на каждого! Этого недостаточно, сообщает тринадцатый голос, дабы уничтожить двести шестьдесят пять миллионов христиан. Но уже есть возможность начинать. Надо подумать как следует, что они там будут говорить. Но понятно, чем все кончится. Тринадцатый голос вызовет с того света рабби Лева. Из усыпальницы выйдет голубоватый свет, все более жгучий, все более слепящий. Двенадцать предводителей положат по камню на могильную плиту. Свет постепенно затухнет. Двенадцать разойдутся по разным направлением, и тьма, как принято выражаться, поглотит их. На кладбище снова рассеется химеричная, малокровная грусть. Так: Дюма, Сю, Жоли, Туссенель. Но явно недоставало хитроумия отца Баррюэля. Не хватало духовной направляющей во всей этой реконструкции. Ревностно-католической ноты. И именно как раз в это время Лагранж, в нетерпении – когда же наконец я завяжу отношения с «Еврейским союзом», – просветил меня насчет некоего Гужено де Муссо. Вообще-то я о нем уже слышал. Журналист, католик, легитимист. Охотник до мистических тем: магия, демонические обряды, тайные общества, масонство.

– Сколько мы знаем, – сообщил Лагранж, – Гужено заканчивает книгу о иудеях и иудеизации христианских народов. Думаю, вы поняли. Повидайтесь с ним – наберете достаточно материала, чтобы порадовать наших русских друзей. Заинтересованы в этом и мы. Нам желательно получить более четкое представление, что он там сочиняет, потому что не хотелось бы, чтобы добрые отношения между нашим правительством, церковью и еврейскими финансовыми кругами неожиданно омрачились. Обратитесь к нему, будто вы гебраист и почитатель его исследований. Вас может представить аббат Далла Пиккола, это наш помощник в деликатных делах.

– Но я не знаю еврейского языка.

– А что, Гужено знает? Не думаю. Чтобы ненавидеть кого-то, не обязательно разговаривать с ним. Ого! Я смог припомнить свое первое знакомство с аббатом Далла Пиккола. Вижу его прямо перед собой. И явно никакой он мне не двойник, потому что ему по меньшей мере шестьдесят, он сгорблен, косоглаз и с кроличьим прикусом. Аббат Квазимодо, про себя я так обозвал его. Говорит с немецким акцентом. Первым делом он мне стал шептать, что нужно хорошенько приглядывать не только за евреями, но и за масонами, потому что заговор в конечном счете у них один. Я же полагал, что воевать на несколько фронтов нецелесообразно, и постарался замять разговор. Но из некоторых намеков аббата я догадался, что информация о масонских съездах интересует иезуитов, ибо церковь готовит широкую кампанию против масонской чумы.

– И все же, – говорил Далла Пиккола, – если вам занадобится связаться с масонами, скажите. Я брат в одной парижской ложе и неплохо изучил их среду.

– Вы, аббат? – переспросил я. Тот усмехнулся:

– Знали бы вы, сколько масонов среди аббатов… Тем временем меня обещали познакомить с кавалером Гужено де Муссо. Ему было под семьдесят, духом он уже слабел, несколько идей всецело заполняли его мозг. Он все доказывал существование дьявола, волшебства, колдунов, спиритистов, месмеристов, евреев, а также иереев-идолопоклонников и даже «электриков», провозглашающих какой-то там электрический жизненный принцип. Речи его лились потоками. Начинал он с самого начала. Мне были исчерпывающе поведаны истории Моисея, фарисеев, рассказано о Верховном Синедрионе, о Талмуде. По ходу дела Гужено подливал мне отменный коньяк, в промежутках всякий раз удерживая бутылку на столике у себя под рукой, так что я все терпел и слушал.