Пребудь со мной

Она лежала в темноте и размышляла о том, кто мог быть этим другим человеком. Это, наверное, Иисус Христос. Она была рада, что это не Конни Хэтч, ведь «человек» значит «мужчина», а Конни не мужчина, и поэтому о ней незачем думать прежде всего. Кэтрин плотно зажмурила глаза, надеясь, что это принесет ей сон. Ей не нравилась Конни. Ей даже смотреть на нее не нравилось.

— Дорис, иди спать, — сказал Чарли Остин.

Ему казалось, что они уже целую вечность сидят тут, глядя в телевизор. Он успел невзлюбить этот новый сериал, который ему приходилось смотреть, — «Сумеречная зона»,[52] про «пятое измерение за пределами человеческого знания». Он сидел на диване вместе с детьми; старший сын присел рядом, на подлокотник дивана, и безостановочно жевал картофельные чипсы: похрустывание каждой новой порции, отправленной им в рот, невероятно бесило Чарли.

— Здоровско, пап, правда? — спросил сын, ткнув отца в ногу.

— Почему бы тебе не сесть в кресло? — спросил Чарли.

— А мне тут нравится. Здоровско, а, пап? Ты только посмотри, пап!

На экране телевизора огромная рука высунулась из земли: это бросило Чарли в неудержимую нервную дрожь.

Наконец детей отослали спать, и теперь они с Дорис вдвоем смотрели «Неприкасаемых»; Чарли был бы даже способен получить удовольствие от сериала — ему вроде бы нравился парень, игравший Элиота Несса,[53] — если бы мог смотреть фильм в одиночестве. И, взглянув на профиль жены, он подумал — она же на самом деле не смотрит кино, просто уставилась в телевизор: на лице ее застыло выражение напряженного ожидания.

— Иди же, — сказал он.

— Да мне хорошо. Я посижу здесь с тобой. — И все же она смотрела не на него, а прямо перед собой.

— Я не устал. Я перевозбужден. Давай-ка иди спать.

Дорис взглянула на мужа.

— Давай я помогу тебе расслабиться, — сказала она, и положила руку ему на бедро.

Он откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.

— Мне хотелось бы попытаться, — прошептала она и подвинула руку.

Чарли почувствовал, как его член, упрятанный в нижнее белье и брюки, шевельнулся. Ну и капризная же он штука — не знает ни стыда ни совести, только свой собственный дурацкий голод. Если не открывать глаза… думать о той женщине в Бостоне… о ее поясе с резинками… о краях ее чулок, пальцах ее ног, таких напряженных, когда она лежала на самом краю кровати… «Давай поиграем в доктора», — предложила она, тронув его за уши.

Чарли открыл глаза.

— Дорис, — сказал он, взяв ее руку и отодвигая ее подальше, — иди, пожалуйста, спать.

Она встала, по лицу ее катились слезы; она аккуратно складывала вязаный шерстяной платок, вешала его на спинку дивана и взбивала диванные подушки, а слезы заливали ей нос.

— Вот проклятье, — тихо произнес Чарли. — Высморкай нос и отправляйся в постель.

От его жестоких слов она громко разрыдалась, и Чарли сказал:

— Да замолкни ты, ради бога. Детей разбудишь! — И что-то болезненно сжалось у него в животе.

«Эксгибиционизм, — говорила женщина в Бостоне, пожелав раздвинуть занавеси в их гостиничном номере, — конечно, меня не раз обвиняли в эксгибиционизме», — и обернулась к нему со смехом.

Чарли подумал, что его жена эксгибиционистка иного толка. Он подумал, что ее слезы говорят ему: «Будь свидетелем моих страданий». И ему захотелось крикнуть: «Зачем мне быть свидетелем твоих страданий? Твои страдания причиняют мне боль!»

Дорис поднялась на несколько ступенек, и он услышал, что она спускается обратно. Остановившись напротив дивана, где сидел муж, она произнесла дрожащим голосом:

— Хочу, чтобы ты знал: я пошла к Тайлеру Кэски и сказала ему, что ты меня ударил.

Чарли поднял на нее глаза. Тихо спросил:

— Ты в своем уме?

— И ты спрашиваешь меня, в своем ли я уме? Ну и смех, Чарли! Ты спрашиваешь меня!

Он опустил глаза:

— Я тебе не верю. Я понимаю — ты выдумываешь.

— Нет, не выдумываю. Он сказал, нам надо обратиться к какому-нибудь другому священнику, чтобы тот нам помог. Сам он не пожелал беспокоиться.

— Теперь я точно знаю, что ты выдумываешь, — сказал Чарли, безразлично махнув рукой. — Тайлер никогда не сказал бы, что не желает, чтобы его беспокоили. Впрочем, я уверен, если бы ты ему и вправду это сказала, он именно так себя и почувствовал бы.

— Я вправду ему это сказала, и он так себя и почувствовал, и тех слов он, конечно, не произнес. Он сказал, мы можем прийти к нему, если бы тебе это показалось удобным, но он подумал, что ты не захочешь.

Теперь Чарли понял, что она говорит правду, и у него перехватило дыхание. Задыхающимся голосом он произнес:

— Дорис, ради бога, ведь это ты ударила меня первой. Ты сказала ему, что это ты меня ударила первой? Разумеется, нет. А про рожи, которые ты корчишь, ты ему рассказала? Он сам захотел бы тебя стукнуть, если бы увидел, как ты выпячиваешь свою нижнюю губу и мотаешь передо мной лицом туда-сюда. — Он встал и снова сказал: — Отправляйся в постель. — Потом, когда она стала подниматься по лестнице, добавил: — Может, твой жалостливый священник предоставит тебе новый церковный орган в качестве приза за твои страдания.