Пребудь со мной

— В первый раз меня поразило то, что это сработало. Я до сих пор не уверена, что это была я. Странная штука. Вроде маленького эксперимента, вроде как когда мы с Джерри играли в лесу. Джерри был совсем крохой, может, три или четыре года ему было, у него был такой маленький складной ножик, и Джерри сказал: «А что у этой жабы внутри, как это выглядит?» — и он сделал надрез — прямо по мягкому жабиному животу. Я помню глаза этой жабы, они так выпучились на нас, когда Джерри разрезал ей живот и оттуда потекло что-то коричневое. — Конни громко шмыгнула носом и промокнула глаза платком Тайлера. — Бедная жаба. Мы не понимали, что делаем. Почему мы не понимали, Тайлер? Вы могли бы сказать Господу, что я сожалею о той жабе?

— Господь знает об этом, Конни.

— Он знает все?

Тайлер кивнул.

— Ох, Господи Иисусе! — Все тело Конни содрогнулось от внезапной дрожи, и Тайлер снова придвинулся к ней и обвил рукой ее плечи. — Вот она-то была и правда жалкой, Тайлер. Дороти Олдеркотт. Она сначала была одной из моих кормленок. Вы знаете, что такое — кормленка или кормленец? Это парализованные, так что вам приходится их кормить. А я тогда отвечала за кормленок. За шестерых. Вкатываю на кухню прямо на кроватях, так было легче всего это делать, ставлю рядком. Мы мелко-мелко крошили для них грэм-крекеры в маленькие бумажные стаканчики, заливали молоком. Когда все комочки размякали, мне надо было вливать это им в рот. Только у них глаза совсем были нехорошие, прямо как у той жабы. Они были ужасные. А у Дороти Олдеркотт борода выросла. Не знаю, отчего у некоторых старух борода растет. Надеюсь, у меня не вырастет. Только думаю, теперь это уже значения не имеет. И кто-то брил ей лицо время от времени, и, когда я ее кормила, надо было утирать ей лицо салфеткой, и я чувствовала под салфеткой колючую щетину. А она лежала в этой кровати и смотрела не отрываясь, и она меня просто достала, по правде говоря. Мне ее стало жалко — по-настоящему жалко. Не могла вынести мыслей о ней, что вот она так и будет лежать. Никто не приходил ее повидать, она не могла говорить, не могла пожаловаться — со всеми кормленками так было. А у Дороти Олдеркотт было две дочери. Я смотрела ее папку. Ни разу не пришли к ней. Так что она и правда была жалкая женщина.

— Ее положение было жалким, Конни, — возразил Тайлер. — Я не уверен, что можно назвать ее жалкой.

Теперь Конни смотрела на свою ногу: она закинула ногу на ногу и покачивала мужским ботинком.

— Один из поваров как-то сказал мне — а он уже много лет там работал, — что можно избавить их от их злосчастья буквально за пару секунд, просто дав им слишком много еды. Они ведь не могут хорошо глотать, так что еда пойдет не в то горло и они просто потонут — или как там? — захлебнутся этим пюре из грэм-крекеров. Так что я стала давать ей ложку за ложкой, а она все смотрела на меня этими своими глазами, и я сказала: «Все будет хорошо, Дороти» — и погладила ее по лицу нежно, потому что как раз тогда я ее полюбила, Тайлер. Вы говорите, что то, что Адриан спас тому парню жизнь, — интимная штука. Только и наоборот — это тоже интимно. А потом — сразу — ее не стало. Со второй, Мэдж Любено, было иначе. Она немного поборолась, и от этого я почувствовала себя как-то очень странно. Так что я больше никогда уже этого не делала.

У Тайлера мороз охватил всю левую половину тела: половину спины, бедро, плечо и руку, словно волной на него нанесло стаю крохотных морских ежей.

— Конни, вы что, хотите сказать, что убили этих старых женщин?

Она кивнула, глядя на него в почти полной темноте с каким-то наивным, но несколько смущенным признанием правомерности содеянного.

И снова ощущение прокатившихся по всему телу морских ежей охватило Тайлера.

— Вы считаете, я поступила неправильно? — Она спрашивала так, словно эта мысль очень ее удивила.

— Да. Да, Конни. Я так считаю.

— Почему же? Если бы только вы могли их видеть…

— Я видел всякое.

— Ну да, — устало согласилась она. — Вы-то, конечно, видели.

Тайлер никак не мог избавиться от подиравшего по коже мороза. Он снял руку с плеч Конни.

— Думаю, они смогут доказать, что я сделала это нарочно, — сказала она. — Тогда я пропала — засадят на всю жизнь.

— Конни, полиция разыскивает вас из-за кражи.

— За кражу?! — Она посмотрела на него так, будто он произнес что-то безумное. — Я за всю свою жизнь ничего никогда не крала. На Окружной ферме воровала Джинни Хаусман. Она брала всякое разное у пациентов, как только они поступали туда, она работала на приеме и крала чеки в конторе тоже. Обожемой! Удивительно, как это они ее до сих пор не поймали? Какое-то время мы с ней дружили, а потом она мне совсем разонравилась. Тайлер, я ничего не крала.

— Я вам верю.

— А они мне поверят?

— Не знаю.

— Если они не знают про тех двух кормленок, мне надо им сказать? Это ведь преступление, я думаю?

— Да, Конни. Это преступление.

Она отодвинулась от него и посмотрела так, будто хотела всего его охватить взглядом:

— Теперь вы по-другому ко мне станете относиться?

— Конни, вам необходима помощь.

— Но я же вам в тот день сказала.

— Что вы мне сказали?