Предан до самой смерти (сборник)

 Он снова перечитал письмо, хотя в этом не было ни малейшего смысла, включил кондиционер у себя в спальне, но сразу же вышел в кухню за льдом, отнес лед в гостиную и там тоже включил кондиционер, а потом приготовил себе выпить. Все это он делал медленно, с усилием, словно испортившийся автомат. Потом сел, поставив рядом с собой стакан, и долго к нему не прикасался.

 Неужели все зашло так далеко? - подумал он. Ему всегда казалось, что в глубине души она просто посмеивается над всеми его упреками, придирками. Может быть, благодаря её неизменной жизнерадостности он воображал, что Люси не слишком огорчается из-за его бессмысленных нападок. Когда он перед отъездом распалился не на шутку, она сказала:" - Ты чертовски эгоистичное животное, правда?" - и тихо рассмеялась. Но ему хотелось под занавес ужалить побольней. И вот что из этого вышло.

 Мне следовало оставить все, как есть, подумал Джеймс, сомкнув длинные пальцы вокруг стакана. Он был высоким, крепким мужчиной с немного плоским лицом, резко выделявшимися скулами и глубоко посаженными глазами. Почти на пятнадцать лет он был старше женщины с темно-рыжими волосами, у которой цвет глаз менялся от орехового к зеленому в зависимости от того, как падал свет; женщины, оставившей его потому, что все разладилось.

 Это я разладился, - спокойно подумал Джеймс. Когда в голове постоянно вертится какая-то навязчивая мысль, постепенно привыкаешь к ней, хоть она и в корне неверна. И со временем она становится все более настойчивой, и настойчивость растет пропорционально времени. Теперь, когда исправить уже ничего нельзя, он хорошо понимал, чего хотел: чтобы она оставила работу, которой наслаждалась; бросила ремесло, которое ей удавалось и которым гордилась. Просить её об этом было бессмысленно и нечестно, и именно поэтому он находил столько причин, чтобы просить, и надоедал ей своими уговорами. Она была слишком легкой и жизнерадостной для его неловких, грубых рук и грубых доводов. И в конце концов ускользнула.

 Последней ночью, ночью перед поездкой на Западное побережье, он не был настойчивей обычного... А может, и был. Он очень устал, оставалось ещё утрясти сотни вопросов.

 Ему не хотелось лететь на Западное побережье, и вообще куда бы то ни было - без нее. Он сказал :" - Плюнь на всю эту чепуху, и поехали со мной", а она улыбнулась и покачала головой, так что волосы рассыпались по плечам. "- Ты же знаешь, что я не могу, милый. Ты должен понимать, что я не могу".

 Отчасти все дело было именно в этом - их рабочее и свободное время редко совпадало. Пять дней в неделю она ещё спала, когда он уходил на работу; а он спал, когда она возвращалась домой в два часа ночи. "- Ладно, - сказала она однажды, - как ты смотришь на то, чтобы оставить свою практику?" Кажется, он фыркнул от возмущения. "- Видишь, а от меня требуешь, - укорила она. - Не будь таким упрямцем. Из Шотландии родом не ты, а твой прапрадедушка".

 Кажется, он дал ей понять, что считает её профессию недостойной, а её "ты многого требуешь от меня" - вздорным. Кажется, он и в самом деле так думал, и поэтому особенно больно задел её, унизил, или заставил почувствовать себя униженной. Она гордая девочка; часть её сияния - эта гордость. Он оскорбил её профессиональную гордость - это все мы воспринимаем очень остро. Но не до такой же степени... Проклятье, - подумал он, - я же люблю её. Проклятье, я же знаю, что она меня любит. Ее любовь ко мне вернет её домой. Моя любовь будет притягивать её назад.

 Ничего не поделаешь, остается только ждать, - сказал он себе, медленно потягивая виски. Когда она вернется, он больше никогда не станет ей надоедать. На его стороне здравый смысл, но он не станет этим злоупотреблять. "- Ты допрашиваешь меня, - сказала она однажды, - словно я свидетель противной стороны". Он не будет допрашивать её, когда она вернется. Он примет - и примет со счастливым смирением - то, что предлагает жизнь. Он не будет пытаться поймать её сияние в свои ладони.

 Потому что, - продолжал он про себя, - именно с этого все началось. Вечера, которые они не могли проводить вместе, деловые поездки, в которых она не могла его сопровождать - все это существенно, но не главное. Это было понятно два года назад, когда он попросил её выйти за него замуж, и она ответила:" - Да, Джейми, я хочу быть твоей женой" (никто, насколько он помнил, не называл его "Джейми" ни до того, ни после). Она сказала:" - Но я буду работать по-прежнему. Моя работа - это часть меня, Джейми". Он смирился с этим - и со всеми вытекающими сложностями. Или думал, что сможет смириться.