Предания вершин седых

Эта любовь была достойна поклонения и почитания, каковое Ждана и приносила снова и снова, приходя на полянку и касаясь коленями земли. Она надолго застывала, простёртая на земле в горьковато-сладостном отрешении от всего мирского, а её душа взлетала в сияющие выси. Даже при посещении святилища Лалады Ждана не испытывала столь могучего подъёма всех чувств. Потому-то она и избрала эту полянку своим личным местом поклонения, своим тихим, уединённым храмом.

— О, у богов есть причины ревновать, — улыбалась она сквозь тёплые слёзы, разогнувшись, но ещё не поднимаясь с колен.

Окружённая цветами, она сидела на пятках, сплетённые пальцы сжимая в замок на уровне груди, а золотистые мохнатые пчёлы с деловитым гудением трудились, чтобы в сотах созрел душистый, целебный, вкусный мёд — неизъяснимая сладость и для языка, и для сердца.

Сосна молчала в своём вечном сне. Солнечный свет не смягчал её сурового лица, лишь подчёркивал резкость черт, заострённых страданиями, коих Северге довелось хлебнуть сполна. В этой жёсткой оболочке родилось чудо, которое пережило саму воительницу и навеки обессмертило её. Ждане удалось коснуться его всего раз, когда Рамут дала ей подержать целебный камень, с которым не расставалась никогда, но те мгновения врезались в память и душу Жданы до конца её дней.

Она хмурилась от мысли о несправедливости: Лаладе поклоняются, её чтут, восславляют, и она сияет солнцеподобно над своими детьми, а Северга мерцает здесь тихим, скромным светочем, и мало кто знает о ней. Ждане хотелось, чтобы люди разделили с ней этот возвышающий и очищающий душу трепет, чтобы прониклись, чтобы поняли, какое же это на самом деле чудо...

Но, может быть, и правильно, что имя Северги освещало только души тех, кто был к ней близок. Та и при жизни не любила шума вокруг себя, не жаждала признания и всеобщего почтения. Нужно ли навязывать ей эту непрошеную известность посмертно? Сдвинувшиеся задумчиво брови Жданы расправились, глаза наполнились ласковой печалью. Северга не нуждалась в помощи для своего прославления. Её сердце жило и билось рядом с сердцем Рамут — в виде подвески-сердечка на груди навьи-целительницы. Северга обеспечила себе бессмертие сама. Забвения ей можно было не бояться.

Ждана ещё некоторое время сидела на пятках, легонько касаясь пальцами цветочных головок. Не хотелось расставаться с ними, она будто вросла в эту тёплую землю корнями. Но чьи-то голоса заставили её подняться и скрыться за углом домика на полянке.

Из леса показались двое — голубоглазая и русоволосая женщина-кошка в воинском облачении и молодая представительница человеческого рода. Последняя опиралась на руку белогорянки-воительницы, а под её нарядом проступал большой живот. Голову её покрывал убор состоящей в браке женщины. Судя по той заботливости, с которой кошка поддерживала её и с какой нежностью на неё смотрела, в её утробе подрастало их общее дитя.

— Кажется, тут никого нет, — проговорила беременная незнакомка, оглядываясь вокруг себя. — А я так хотела увидеть госпожу Рамут...

Услышав это имя, Ждана вышла из своего укрытия и направилась к гостьям.

— Здравия вам, — обратилась она к ним приветливо. — Госпожа Рамут тут больше не живёт постоянно. Она теперь обитает вместе со своей супругой Радимирой. Но она часто здесь бывает. Я — Ждана, супруга княгини Лесияры. С кем я имею честь беседовать?

Заслышав имя белогорской повелительницы, обе гостьи поклонились. Женщина-кошка назвалась:

— Я — Гордана, а это супруга моя, Нечайка. Госпожа Рамут когда-то исцелила её.

Что-то странное было в чертах лица Нечайки, какой-то небольшой изъян... Один её глаз сидел чуть глубже другого, но это не портило её — молодая женщина была очаровательна, со светлым, добрым, немного робким взглядом. Ждана догадывалась, какого рода лечение дочь Северги провела над Нечайкой: в области исправления лицевых увечий Рамут не было равных. Особенно славилась она тем, что после её вмешательств не оставалось шрамов. Вот и у Нечайки кожа сияла первозданной гладкостью, лишь чуть заметная неправильность лицевых костей напоминала о недуге. Как будто её череп сдавила жестокая рука и немного смяла. Но язык не поворачивался назвать это уродством — так, маленький недочёт, который был заметен даже не с первого взгляда.

— Может, тебе удобнее будет пройти в дом и присесть, голубушка? — ласково обратилась Ждана к ней. — А я пока разыщу госпожу Рамут и передам ей, что к ней пришли.

Нечайка, подняв взгляд к лику сосны, проговорила:

— Благодарю тебя, госпожа. Мне больше на свежем воздухе нравится. Здесь так чудесно!

Ждана придумала наилучшее решение — вынести из дома скамеечку и устроить Нечайку в тени, поблизости от ручья. Гордана зачерпнула ковшиком целебной воды, чтобы супруга могла умыться и попить.