Вспоминает Л. Глазычев:
«На меня активно нападал Вячек Игрунов, Глеб Павловский был наиболее вменяемым, Лев Пономарев между ними, а некоторые с налитыми кровью глазами были просто готовы меня перекусить. Павел Кудюкин доказывал, что надо идти напролом. Неформалы были мне симпатичны, но мне же было важно получить нужные визы, чтобы конференция состоялась.У меня была тогда встреча с Бобковым, заместителем председателя КГБ, в конспиративном номере в гостинице «Будапешт». Целый час шел какой-то бессмысленный разговор (хотя с их точки зрения он имел какой-то смысл), который кончился драматической фразой с надрывом в голосе: «Ну вы только Ленина не трогайте». То есть все остальное можно. Я это понял как отмашку – конференция разрешена.
Тогда же началось и малоприятное общение с четой Сахаровых. Его позиция вызывала уважение. Но способ говорения вызывал раздражение своей невнятицей. Зато его досточтимая супруга была супервнятной. У меня возникло ощущение, что это – эксплуатация ребят-мемориальцев, которые мне уже были дороги. В канун конференции Сахаровы развили большую активность, которую я воспринимал как манипулятивную и авторитарную.
Накануне конференции мы проводили множество агитационных мероприятий – и обсуждение по пакту Молотова – Риббентропа, и выставку проектов памятника. В этом было главное содержание нашей работы, от которой переговоры только отвлекали». 29-30 октября прошла долгожданная всесоюзная конференция «Мемориала». Поскольку отношения и между членами оргкомитета, и с ЦК остались недоурегулированными, конференция получила статус подготовительной. «Нам казалось, что любое неосторожное слово может сорвать мероприятие и привести к его закрытию. Собрались очень разные люди, которые могли просто переругаться. Там были и чистые лагерники со своими проблемами пенсии, жилья, компенсаций, у которых абсолютно не было желания играть в политические игры. Там были и официальные люди, которые должны были приветствовать мероприятие от имени руководства КПСС. Там были и либеральные коммунисты, которые с пафосом говорили о реабилитации Бухарина и других большевиков. Я с трудом сдерживался, чтобы не сказать, что эти разбойники получили по заслугам. Но я понимал, что я должен свой протест спрятать в карман, чтобы все прошло как можно спокойней.
Мы сидели с Андреем Дмитриевичем как два соведущих и решали, кому давать слово. Он продвигал людей с более радикальными взглядами. Я опасался того, что будет сочтено провокацией. До конца некоторых противоречий по документам тогда не сняли».