Преданная

Закусываю губу. Сейчас в Бюро люди сидят в столовой, едят, пьют и смеются. В нашем городе происходит то же самое. Вокруг меня — обыкновенная жизнь, а я торчу здесь, одна. Прижимаю планшет к груди. Моя мать была здесь. Значит, в коридорах Бюро — не только мое настоящее, но и мое прошлое. И мама будто вселяется в мою душу. Смерть не стерла ее образ, он там — навсегда. Холодный воздух просачивается под рубашку, я содрогаюсь.

Юрайя с Кристиной заходят в спальню, о чем-то болтая. Уверенность Юрайи успокаивает меня, а на мои глаза внезапно наворачиваются слезы. Они с Кристиной подбегают ко мне.

— Ты в порядке? — с тревогой спрашивает Кристина.

Я киваю.

— Где вы, ребята, гуляли?

— После самолета мы заглянули в диспетчерскую и понаблюдали немного за городом, — отвечает Юрайя. — Там ничего не изменилось. Дура Эвелин, ее прихлебатели и все такое прочее, но иногда кажется, что смотришь фильм.

— Жуткое и угнетающее кино, — бормочу я.

— Не знаю, если кому-то интересно увидеть, чешу ли я себе зад или что я съел на обед, то проблемы скорее у него, а не у меня, — пожимает плечами Юрайя.

— Как часто проиходит подобное, сэр? Постарайтесь вспомнить как можно точнее! — хихикаю я, а он пихает меня локтем.

— Извините, что вмешиваюсь в ваш чрезвычайно ученый диспут, — говорит Кристина, — но я с тобой, Трис. Я чувствовала себя отвратительно, словно делала что-то позорное. Думаю, мне следует держаться подальше от диспетчерской.

Она показывает на планшет у меня на коленях, на экране которого светятся слова моей матери.

— Что там у тебя?

— Моя мать прежде жила здесь. Ну то есть она — не отсюда, но пришла сюда, а когда ей исполнилось пятнадцать, ее отправили в Чикаго под видом лихача.

— Твоя мать… — удивляется Кристина.

— Ага, — киваю я. — Выглядит безумно. А еще она написала дневник и передала его Бюро.

— Ничего себе, — восхищается она.

Потом продолжает мягким тоном:

— Но ведь здорово, что тебе его дали? Теперь ты сможешь узнать о ней больше.

— Еще бы. И вообще, я больше не реву, и перестаньте пялиться на меня как на больную.

Беспокойство мигом слетает с лица Юрайи.

— И я подумала, — вздыхаю я, — что в каком-то смысле тоже принадлежу этому месту. Может, оно станет моим домом.

Кристина хмурится.

— Наверное, — неуверенно произносит она.

Но я благодарна ей за поддержку.

— Ну… — тянет Юрайя, — я не способен где-нибудь почувствовать себя как дома. У меня этот фокус уже не получится.

Он прав. Мы всегда и везде останемся чужими: и в экспериментальном городе, и в Бюро. Для нас все круто изменилось, и назад ничего не вернуть. Вероятно, каждый должен построить убежище внутри себя — в глубине своей души.

В комнату заходит Калеб. На его рубашке темнеет пятно от соуса, но он вроде бы ничего не замечает. В его взгляде есть некое «интеллектуальное обаяние». На минуту мне становится любопытно, что такого он успел разведать.

— Привет, — говорит Калеб и направляется ко мне, но тормозит на полпути.

Прикрываю экран планшета ладонью и молча смотрю на брата.

— Ты что, вообще не собираешься со мной общаться? — ворчит он.

— Если она начнет это делать, я умру от шока, — ледяным тоном отчеканивает Кристина.

Я отворачиваюсь. Как же мне иногда хочется обо всем забыть, вернуться к тому времени, когда мы не выбрали еще себе фракции.

20. Тобиас

— Не надеялась, что увижу тебя, — произносит Нита.

Она ведет меня за собой, и я замечаю татуировку, выглядывающую из-под ворота ее рубашки, но не могу разобрать изображения.

— Здесь тоже делают тату? — спрашиваю я.

— Кое-кто, — отвечает она. — У меня на спине — разбитое стекло, — и она умолкает, словно решает, стоит ли делиться со мной чем-то личным. — Я сделала ее потому, что это имеет отношение к повреждениям. Шутка своего рода.

Опять слово «повреждение», которое постоянно вспыхивает и затухает в моей голове после того генетического теста. А шутка — совсем не смешная даже для самой Ниты. Она выплюнула объяснение так, будто у нее стало горько во рту.

Мы шагаем по одному из кафельных коридоров, почти пустому в самом конце рабочего дня, затем спускаемся по лестнице. Синие, зеленые, фиолетовые и красные огни пляшут на стенах, их цвета меняются ежесекундно. Туннель на выходе широк и темен, и только странные огоньки освещают нам путь. Плитка совсем старая, даже через подошвы я чувствую, насколько она выщерблена и грязна.

— Эта часть аэропорта была полностью переделана и расширена, когда они перебрались сюда, — поясняет Нита. — После Войны за Чистоту лаборатории находились глубоко в подвалах, чтобы сохранить их в случае нападения на Бюро. Теперь здесь появляется только обслуживающий персонал.

— Значит, мы должны встретиться с кем-то из них?

Она кивает.