Преданное прошлое

13 июня. Нынишний день отмечен жинитьбой нашего новава короля Чарлза на Генриетте, принцессе Франции и Наварры; и еще рыбацкое судно «Констанс» было обнаружено у скал перед Маусхоул, команды на борту нету, снасти обрублены. Никто не знает судьбу этих моряков, но на носу между досок нашли застрявшую там турецкую саблю, и Роб заставил миня поклясться, что я никаму ни скажу пра пиратов или турков, а то ище пойдут слухи. Вот я и пишу здесь пра этот сикрет, в этой книге, и я адна пра ниго знаю. Я слышала, что турки — это черные люди с бритыми головами и очинь жестокие. Роб говорит, что они только что не звери, только сама я очинь хотела бы увидать хоть аднаво такова…

Пораженная, я отложила книгу в сторону. Не знаю, что я ожидала в ней найти помимо образцов узоров и пояснений к ним, размышлений о сочетании оттенков ниток и видов стежков, которые следует использовать для того или другого дизайна, но внезапно распахнувшееся окно в прошлое было словно взгляд на спрятанное сокровище.

Я поймала себя на том, что гадаю, читал ли Майкл хоть одну из этих малограмотных выцветших записей, сделанных Кэтрин. Или же он просто глянул на них мельком и решил, что это просто потертости на бумаге; может, даже сбил цену на книгу, указав букинисту на эти недостатки, испортившие данный экземпляр? Я легко могла себе представить, как он делает именно это, указывая на дефекты, пусть небольшие, пусть воображаемые, всегда рассчитывая получить скидку; это было одним из его способов экономить деньги. Вряд ли мне удастся припомнить все случаи, когда я просто отворачивалась в раздражении, пока он нудно торговался с каким-нибудь жалким торговцем-лоточником или букинистом-оптовиком. Одна мысль о том, как он обшаривает свои любимые лавки букинистов на Сесил-корт, выискивая мне прощальный подарок, вызывала у меня тошноту.

Сколько же времени он готовился к нашему разрыву? И как долго они с Анной снова пребывают «в добрых отношениях» — вообще что означает эта уклончивая фраза? Я представила себе эту пару: темноволосые, смуглые, очень схожего телосложения и элегантно слившиеся друг с другом. А если их новое сближение совпадало по времени с нашими свиданиями и продолжалось многие дни, может, недели или даже месяцы? Я бросилась в ванную, меня стошнило так, что глаза и нос начало буквально жечь от прилива желчи.

Когда я вернулась в кровать, чувствуя себя опустошенной, книга по-прежнему ждала меня. Рядом валялся мой блокнот, заполненный переписанным мной дневником Кэт Триджинна. Я почти три часа рассматривала и изучала странное написание букв и еще более странное правописание, незнакомое строение фраз, пришедшее из другого века. Заполнила шесть страниц своего блокнота, хотя мой почерк ни в коей мере не такой четкий, какой был у этой юной вышивальщицы; в моих записях полно зачеркиваний, подчеркиваний, вопросительных знаков в тех местах, где я не смогла разобрать то или иное слово. Мои записи вряд ли будут представлять собой ценный артефакт сотни четыре лет спустя. Тем не менее, несмотря на всю временную разницу, я уже ощущала прочную связь с этой Кэтрин-Энн Триджинна, и не только по причине нашей общей любви к вышиванию. Я тоже выросла в Корнуолле и тоже, как она, мечтала оттуда сбежать.

Открыв новую страницу, я написала вверху ее имя, а потом изобразила извивающуюся виноградную лозу, обведя ею заглавные буквы: примитивный узор для вышивки «крестиком» для начинающих, такой, с которого любая юная вышивальщица могла бы начать обучение работе с иглой. Интересно, может быть, Кэтрин начинала именно с такой работы: вышила собственное имя на образчике одноцветной нитью, а потом украсила его листьями и цветами. Мои познания в области искусства вышивки во времена короля Якова подсказали мне, что маловероятно, чтобы девушка могла работать со сложными узорами, предпринимая лишь первые попытки в этом ремесле.