Я варил яйца, когда опять зазвонил телефон, – не иначе, как Мэри Кэтрин понадобилось еще что-то передать. Однако, сняв трубку, я услышал разговор двух девушек. Одна из них была Элизабет – вероятно, она успела вернуться в дом так, что я не заметил, – а другая – ее лучшая подруга Лора Энн Оуэн. Должно быть, мы с Элизабет подошли к телефону одновременно, девушки не подозревали, что я их слышу.
– Ну, и что тебе подарили? – спросила Лора Энн.
– Мама – дивное бикини и совершенно феноменальные духи.
– И все?
– Ну, еще кое-какие тряпки. Мы с ней вместе ездили за ними в Атланту. Помнишь, я тебе рассказывала о той восхитительной женщине, которая обслуживала нас у Неймана Маркуса?
– А папа?
– Ах, пожалуйста, не говори мне о нем.
– Он что, ничего не подарил?
– Знаешь, что сделал этот старый скупердяй? Дал чек на пятьсот долларов.
Возникла пауза: наверно, Лоре Энн потребовалось время, чтобы осознать всю чудовищность происшедшего.
– Пятьсот долларов? – переспросила она. – Ты шутишь.
– Нет, ты видела что-нибудь подобное? Прямо не знаешь, смеяться или плакать.
Я тихонько положил трубку и стал укладывать яйца бенедикт на блюдо. Когда я принес блюдо к бассейну, Элизабет уже была там.
– О, папа, – воскликнула она, – ты просто прелесть, что сотворил такое дивное кушанье.
После церкви я совершил забег на десять миль. Я с радостью пробежал бы еще больше, но Сара Луиза обычно раздражалась, когда я долго отсутствовал. Наверно, она представляла себе, как я валяюсь где-нибудь в канаве с разрывом сердца, и ей была неприятна мысль, что теперь надо будет искать себе нового мужа. Когда я вернулся, дома, на удивление, была тишь и гладь: Эсель с Элизабет отправились на собрание, Мэри Кэтрин позвонила и сказала, что ценный человек может свести ее с другим ценным человеком, а у Сары Луизы было хорошее настроение. Она даже пошла вместе со мной под душ, бесцеремонно намылила мне пенис, а потом, не вытеревшись, мы немного порезвились на нашей кровати, подложив под себя полотенце. Видимо, это была награда за то, что утром я ей уступил, согласившись тратить деньги до тех пор, пока не наступит полное банкротство.
Затем мы сидели у бассейна, и Сара Луиза, поглаживая мне руку, безостановочно о чем-то говорила. Чтобы не дать ей замолкнуть, нужно было только иногда кивать головой. Успела ли она соскучиться по этому занятию за дни оскорбленного молчания и теперь наверстывала упущенное? Или, походив по психоаналитикам, решила, что всякое судорожное движение ее мысли достойно словесного выражения? А может, я просто-напросто позабыл, какая она болтливая? Как бы то ни было, она с головой ушла в поток сознания, и я едва не захлебнулся в волнах ее разглагольствования. К пяти часам дня разговор вернулся в ту же самую точку, откуда начался три часа назад, то есть к любимой теме Сары Луизы – к ней самой.
– Я ощущаю, как ко мне возвращается самообладание, – говорила Сара Луиза. – Я сознаю свои истоки, чувствую направленность своего мышления. Мое поведение обрело стройность.
– Я, пожалуй, выпью мартини. Ты не хочешь?
– Немного белого вина. Надо иметь ясную голову, необходимо себя контролировать.
Неизвестно, сколько еще она молола бы языком, но тут к нам пришли гости – Уэйд Уоллес со своей женой Джоаной. Хотя мы с Уэйдом больше не были так близки, как когда-то в Монтеррее, мы продолжали оставаться друзьями, и изредка видеться с ним было даже приятно, чего нельзя было сказать о Джоане, которая, во-первых, в свои сорок пять лет выглядела намного старше, а во-вторых, так умела переливать из пустого в порожнее, что Сара Луиза рядом с ней казалась интереснейшим собеседником. По воскресеньям я любил смотреть телевизор, поэтому огорчился, когда посередине детектива раздался звонок в дверь.