Преданные души. Рассказы

– А это чтоб всякие «добрые люди» к нам во двор не заходили, – ответил Виктор. – И ведь надо ж такое – ни на кого она не бросается, ты один у неё злость вызываешь. Ты нам ничего сказать не хочешь, Гриша?

– Ничего, – пробормотал Григорий, пряча глаза.

– Ведь это ты летом собаку нашу украл? – полувопросительно сказал Витя.

– Да ты что, Витя! Да чтоб я! Это про меня кто-то сказал? Да врут всё! – Гриша взволнованно зачастил.

– Гриша, ты нас обмануть, конечно, можешь, – сказала Надежда. – А её, вон, не обманешь! – Она кивнула на лающую Азу. – Ты ж у нас в доме всегда своим был. Как ты мог такую подлость сделать? Чем мы тебе не угодили? Или мало привечали?

– Да с вас не убыло бы, – вдруг зло сказал Григорий, как будто маску с лица сбросил. – И так у вас всего вдосталь. Подумаешь, дворнягу какую-то со двора увёл. Вам невелика потеря, а мне хоть какая-то прибыль.

– Так-так, интересно послушать, сколько сребреников тебе отвалили, – сказал Виктор, оттаскивая Азу за ошейник от поленницы.

Собака сразу замолчала, только зубы продолжала скалить. Григорий слез с поленницы и теперь стоял, набычившись, со злостью глядя на Виктора с Надеждой.

– Что смотрите? Думали, ходит тут у нас сосед Гриша, недотёпа. И жена у него не хозяйка, и дочки непутёвые, и хозяйство завалящее. Пожалеем его – пусть у нас инструментик берёт, пользуется. Пусть к нам в гости заходит – покушает. Да плевал я на вашу жалость и доброту, тьфу! – Гриша сплюнул под ноги.

– И чего ж ты заходил да пользовался нашей жалостью и добротой? – спросила Надежда. – Кусок в горле не застревал?

– Надя, подержи собаку, – сказал Виктор тихонько Надежде. – У меня что-то в кулаках зачесалось. Хочется эту мразь по забору размазать…

– Витя, не пачкай об этого подлеца руки, не стоит он того, – так же тихо ответила Надежда.

Но в это время они оба заметили Серёжу, крадущегося вдоль забора с другой стороны поленницы. Парень всё слышал, он был пунцовый от ярости и на ходу засучивал рукава. Ещё два шага, и Серёжа оказался прямо за спиной у Григория. А тот не слышал его шагов и продолжал выплёвывать свою злость:

– Ходил к вам, слушал ваши дурацкие разговоры и смеялся про себя, видя, какие вы жалостливые дураки! Понять хотел, почему всё вам, дуракам, от судьбы перепадает. Но ничего, думал, я с вами за вашу жалость расквитаюсь…

– Не надо сынок! Стой! – закричала Надежда, останавливая Серёжу, уже замахивающегося для удара по Григорию.

Гриша испуганно обернулся и невольно сделал несколько шагов назад. Ногами он оступился на поленьях, которыми бросался в Азу, и всем весом грохнулся спиной на землю. Однако никто не бросился ему на помощь. Все стояли и молча смотрели, как он поднимается, кряхтя и потирая ушибленные места. Вся спесь одномоментно слетела с Гриши, и он, как побитая собака, понурив голову, заспешил прочь со двора, продолжая что-то бубнить себе под нос.

– Мама, я не мог это спокойно слушать, – взволнованно проговорил Серёжа, подходя к родителям. – Его надо было наказать.

– Такие люди сами себя наказывают. На всю жизнь, – с горечью сказала Надежда. – Злость и зависть – вот его вечное наказание. Они его изнутри разъедают, жить не дают… И, знаете, дорогие мои, – задумчиво продолжила Надежда, – это была по-настоящему опасная большая «крыса» в человеческом обличье. Она столько времени жила рядом с нами, втёрлась в нашу семью и злоупотребляла доверием. Но на каждую «крысу» рано или поздно находится крысолов. – Женщина наклонилась к Азе, притянула к себе собачью морду и поцеловала мокрый прохладный нос. – Спасибо тебе, – тихонько прошептала она собаке на ухо.

Снега всё не было, но неожиданно ударили сильные морозы. Спать было холодно, и стая сбивалась в своём логове в одно большое тёплое мохнатое кубло, греющее друг друга. Зато за эти несколько дней удалось насобирать много замёрзших и упавших на землю птиц. Волк позволил раз всем хорошо наесться, а остальные тушки велел припрятать в надёжных тайниках. Вскоре морозы отступили, и выпал мягкий пушистый снег. Он закрыл толстым покрывалом настил террасы. В логове стало заметно теплее.