Преданный друг (СИ)

Эти три дня от среды до субботы прошли для меня как длинный один. Один, потому что разговор, который мы только-только начали тогда, на крыльце, продолжился следующим вечером, а за ним и следующим, и вот теперь и сегодня днем.

Мы снова, уже с поцелуями и объятьями мирились, говорили о прошлом — тщательно, как бисер для фенечки, подбирая слова, — и прокладывали, протаптывали от него к настоящему новую тропку.

Шептали нежности… о, сколько нежностей в нас накопилось за пять лет!

В открытую разглядывали друг друга, и когда я призналась Егору, что стесняюсь того, что после рождения Олежки набрала вес, он схватился за голову: «Ника, ну что ты такое говоришь!»

«Но ведь это правда, — гнула свое я. — Помнишь, какой худышкой я была? А сейчас…»

«Сейчас мне нравится больше, чем тогда. Намного больше», — сказал Егор и покраснел, и я вдруг тоже покраснела, хотя ничего такого не сказали ни он, ни я.

Мы встречались каждый день. Я приходила домой после работы, звонила — и он мчался ко мне, пил чай с душицей и малиной в обновленной кухне и уговаривал меня отдать ему кисточку или помочь с поклейкой плитки на потолок, когда я, усадив его на стул уже в спальне, которой занялась к концу недели, принималась за работу.

Я говорила, что сделаю все сама, и Егор сдавался «ладно-ладно», но иногда подкрадывался незаметно, пока я красила, или ловил, когда я спускалась со стула, и, поймав и прижав меня к себе, не давал сделать дальше и шага.

«Вот и будем так стоять, пока не разрешишь мне тебе помочь».

«Как два дурака», — радостно заявляла я, и он не менее радостно подтверждал:

«Именно, как два дурака. Как тебе перспектива?»

«Любовь до гроба — дураки оба», — отвечала я, хихикая и млея от его дыхания у моего уха.

Мы договорились сказать обо всем Лаврику, когда он привезет Олежку. Олежке… с ним было сложнее. Я не могла так просто поставить сына перед фактом, заявить, что мама любит кого-то другого, а не папу. Вот здесь нам требовалось время. Вот здесь мы должны были сначала разобраться во всем сами, без участия маленького мальчика, которому сейчас и так было нелегко.

Но хотя бы в эти дни я позволила себе не задаваться трудными вопросами, а просто быть счастливой.

Место для отдыха Жерех выбрал идеальное. Беседки с металлическими зонтиками, мангалы для желающих пожарить на огне мясо или рыбу, пологий спуск с пляжа — и захватывающий дух обрыв на западном берегу, с которого каждый уважающий себя солнечногорский мальчишка хоть раз да сиганул в воду, раскачавшись на тарзанке и отчаянно вопя.

На озере было яблоку негде упасть. Начался купальный сезон; в беседках сидели отдыхающие, из открытых багажников десятка машин доносилась вразнобой музыка, а в расставленных поодаль мангалах вовсю жарились шашлыки. Я увидела Жереха и других гостей вокруг самого большого стола: чуть особняком явно городские парни и девушки чуть старше нас и более плотная и шумная компания одноклассников и татарской параллельки, в которой я бессознательно искала и с облегчением не находила ни Эмилии, ни Наили.

Мы обменялись приветствиями с Жерехом остальными, и взгляды знакомых девчонок и парней заскользили по нам — любопытные, недоуменные, вежливо-равнодушные. Сам же Никола, как обычно, без причины чужой личной жизнью не интересовался.

Без комментариев забрал штопор у Егора.

Отдал мне, чтобы я положила на стол.

— Поможешь с костром? — кивнул он в сторону бумажных пакетов с углем, и Егор кивнул в ответ. — Так, девчонки, а вы давайте разгружайте все, салаты режьте, все дела, пока мы тут занимаемся шашлыком. И включите что-нибудь, чтобы повеселее. Только не шансон!

Я сделала шаг в сторону — рука Егора настигла мою, заставила остановиться и обернуться, чтобы мы с ним смогли встретиться взглядами.

— Далеко не уходи.

— Ладно, — сказала я, расплываясь в бессовестно счастливой улыбке, и повернулась к столу.

Пока мы нарезали салаты и раскладывали все по тарелкам, мужчины насадили мясо на шампуры и отправили жариться на огонь. Жерех предложил по первой, и все расселись по местам, готовые употребить «для аппетита» — все, кроме Егора и еще одного парня, которые не пили, потому что за рулем… и меня.

— За чужой счет пьют даже трезвенники и язвенники, — остроумно высказался кто-то с другого конца стола, когда я, полыхая щеками, что-то неразборчиво даже для самой себя забормотала, но Жерех, глядящий на меня поверх головы нашей бывшей одноклассницы Студеникиной, не повел и ухом.

Голубые глаза уперлись в мое лицо, не позволяя отвернуться.

— Я поставлю это перед тобой, — он налил в бокал узнаваемо благоухающее «изабеллой» вино. — А там ты сама думай.

О маленьком инциденте забыли тут же, когда после первого «ну, за здоровье» выяснилось, что мясо уже пора снимать, и часть мужчин вскочила и ринулась к костру. Я сделала глоток и поставила бокал на место, пытаясь набраться смелости, чтобы поглядеть на Егора, когда его рука накрыла мою лежащую на столе руку и на этот раз задержала в своей.

Он знал, в чем было дело.

Я не сказала этого, но он знал.