Преданный и проданный

— Во, бегут уже по ступеням. — Власьев перекрестился, одёрнул полы мундира, скомандовал: — Палаш мне! Открывай камеру. — Пробежал пальцами по пуговицам мундира, надел фуражку.

— Ваше благородие, бесчеловечно это. — Лицо Чекина перекосил ужас.

— А ежели в петлю за неисполнение приказа? И вас и меня? Это человечно? И родню до третьего колена — в каторгу?.. Исполним приказ. — Ступив в камеру, приказал часовому: — Ступай, крикни: не стрелять, сдаёмся. Держи ножны. — У часового округлились глаза. Срывая зло, Власьев заорал: — Кому сказано? Марш!

Пристава вдвоём вошли в камеру. В сполохах огня, блеске молний, красноватом отсвете лампады можно было разглядеть аккуратно свёрнутые куртку и штаны, возле стояли башмаки, у изголовья висело полотенце. Узник лежал на спине, запрокинув голову, усы трепетали от дыхания. На изогнутой шее крупно выделялся кадык.

Власьев перекрестился и сказал:

— Именем статута и во исполнение приказа...

Чекин, вынувший шпагу, зажмурил глаза и отвернулся.

Послышался удар обо что-то мягкое, что-то хрястнуло, раздался не то стон, не то хрип. Возня, и сиплый голос, натужный, будто из-под ладони, зажавшей рот:

— За что?.. Боже... мя...

От кровати пятились белый, как привидение, Иоанн и кряжистый, твердокаменный Власьев. Власьев отступил, тяжко дыша. Иоанн, ставший вроде бы ещё длиннее и тоньше, окровавленный, с рассечённым лбом и безумно вытаращенными глазами, белым пятном навис над Власьевым, надвигаясь на него с обломком палаша в руке, и храпел:

— Иуда, убивец... Иродиада с того света руки тянет...

— Шпагу, поручик, — задыхаясь, бормотал Власьев. — Штык от солдата...

За дверью слышался грохот сапог. Чекин вложил в руку Власьева шпагу и отпрянул к двери. Иванушка бледным лицом наклонился над малорослым Власьевым, сипел:

— Зла не свершал... невинен... Вся жизнь в темнице...

Власьев, крякнув, насадил Иванушку на шпагу, он повалился на убийцу. Упал и Чекин, отброшенный Мировичем, который с группой солдат ворвался в камеру.

— Где государь?

— У нас императрица, а не государь, — ответил Власьев и отступил, открывая тело.

— Огня!

Убиенный лежал, скрючившись и охватив ладонями шпагу, на лице застыла беспомощная улыбка.

— Убийцы наёмные, что сотворили?! Солдаты, пред вами император, ваш бывший император, никем не развенчанный! — кричал Мирович, став на колени и подняв руки, будто взывая к Богу или товарищам.

— Не ведаем, кто он был. — Власьев отвёл глаза в сторону. — Мы по указу, чтоб живым в руки не давать.

— Освободился, голубь, наконец, — причитал Мирович, стоя на коленях и оглаживая ладонями голову мёртвого.

— Освободился, — осенил себя крестом Власьев.

— Крестится, аспид! — взвизгнул кто-то. — Иуда! В штыки их, ребята!

— Не сметь! — Мирович встал с колен, заслонив приставов собою. — Теперь мой ответ. Спасибо, ребятушки, и простите, ежели сможете. — Он поясно поклонился и протянул руки: — Вяжите.

Приблизившийся сквозь толпу солдат комендант с повязанной головой ударом кулака сбил Мировича с ног.

Власьев на дворе скинул шляпу, расстегнул мундир и отшвырнул его, повертел шпагу, тоже кинул наземь.

— Свободен!

С неба лил дождь. По двору мимо пристава несли тело Иванушки, завёрнутое в флаг России.

Следом, стиснутый часовыми, шагал Мирович, за ним комендант. А ещё дальше, ружья наперевес, солдаты, окружив, вели других солдат.

Колыхалось пламя факелов.

8

Екатерина стремительно вошла в кабинет, даже не сняв дорожного платья — на ней были плащ и шляпа с вуалью, серые перчатки, полотняное просторное одеяние, жакет. Следом поспешал Василий Шкурин, принимая одежды, которые она скидывала на ходу. Оставшись в лёгком одеянии и маленьком чепце, прикрывающем волосы, села за рабочий стол, приказала:

— Кофе, четверть фунта на чашку, Шешковского немедля, затем, по его уходе, Панина. И чтоб никто не тревожил.

— Слушаюсь. Может быть, с дороги, сударыня, ванну бы приняли, эвон из Риги сколь вёрст мчали, небось, и нутро пылью набилось... Чать не пожар.

— Хуже, Васенька... Одначе ванну приготовь, а я раскинусь в креслах пока, передохну, все члены закоченели. — Стянув чепец, распустила волосы, подбила их рукой, чтобы стали пышнее, обмахнулась пуховкой, разгладила морщины.

Приглядевшись, уже можно было заметить, как сдала императрица, девичья краса истаяла, а утомление и беспорядочная жизнь обозначились несмываемыми чёрточками у глаз, возле рта, на лбу. Она откинулась в мягких подушках кресла, раскинула руки, распрямила колени и блаженно застонала. Уже прикрывая веки, поймала внимательный и чуточку надменный взгляд Петра Великого с портрета, писанного по фарфору и оправленного в золотую рамку, — он всегда стоял на рабочем столе. Утомлённо улыбнувшись, Екатерина проговорила вполголоса: