Преданный и проданный

Из салона вышел Потёмкин. Оглядевшись, подошёл к окну Екатерины, в этот миг там, внутри, погас свет. Потёмкин поднял было руку, желая постучать, но передумал и тихо ушёл прочь. Вернулся в салон.

7

Луна купалась в быстрых струях Днепра.

Потёмкин, устало волоча ноги, вошёл в свой салон и остолбенел: на софе, подобрав под себя ноги, уютно свернувшись, сидело некое кудрявое существо и перелистывало страницы книги, разглядывая картинки. Увидев Потёмкина, вскочила, подбежала лёгкими шагами, кинулась на шею.

— Дядечка Гришечка, здравствуй! — И поцеловала в губы.

Потёмкин ошалело смотрел на неё, соображая: кто? Высвободив губы от очередного поцелуя, пробормотал:

— Постой... постой... никак Варька? Варютка!

— Варютка, Варютка, — подтвердила она.

— Ах ты, добрая душа, вспоминаю, где видел... Не только хлебушком странника приветила, но и сала не пожалела.

— Какого странника? — наморщила она лоб.

— Да не важно... Откуда ты взялась?

— С поездом царицыным. Санька, отъезжая в Варшаву, велела быть при тебе, заботиться и любить.

— И любить? — игриво спросил Потёмкин. — Это как же?

— Ой, не знаешь, как любят... Сколько раз махался, не счесть, пожалуй...

— Цыц, дурочка, не дай бог, услышат, донесут царице, голову открутит.

— Она тоже велела заботиться и любить... Он, говорит, единственный для меня на всём свете.

— Единственный... — горько улыбнулся Потёмкин.

— Правду бают, что она жена твоя?

— Царственная супруга, — с печалью выговорил Потёмкин.

— Жена, супруга — какая разница? Почто же она волочится за этим дылдой Мамоновым?

— А это уж не твоего ума дело. — Он легонько щёлкнул её по носу.

— Вот дурища, — с пренебрежением сказала Варютка. — Мне б такого мужа, я б его в платочек завернула и тут всегда носила. — Она показала около сердца, взяла руку Потёмкина и приложила к этому месту.

— Так любишь?

— Санечка сказывала, сколь нежен ты и добр... А меня любить станешь? — Она впилась ясными и чистыми глазами в его чёрный лик, отвела со лба прядь и поцеловала мёртвый глаз.

Этот миг решил всё. Её сочувствие ударило по сердцу, оживило его. Он обнял племянницу вовсе не с родственной нежностью.

— Варька, Варютка... жавороночек мой...

— Гришенька, великан мой добрый...

Екатерина, окинув голову и плечи плащом, прошла на потёмкинскую галеру, приблизилась к каюте. За дверью ворохнулся женский смех. Она повернулась и медленно шагнула во тьму.

Дежурный офицер стоял как изваяние.

8

В большой палатке-шатре собралась знатная компания — императрица, Потёмкин, Безбородко, Мамонов, послы, Иосиф, Суворов, Румянцев, де Линь, другие генералы.

Барабаны играли «честь».

Суворов подошёл с указкой к карте, подвешенной на двух кольях.

— Будет представлен наступательный бой. Наша конница, пехота. Противник тож, голой рукой не возьмёшь. Заметьте: наша пехота не в каре. Каре — вздор! Пехота в четыре линии. Конница в тылу. Трубы, барабаны, сигнал, бой. Артиллерия из глубины — «бах»! Да не по одной пушечке по всей линии, а вся в одном месте. Кулак. Где — противник не знает. Бах! — ад в стане противника, дыра в обороне. Пехота размыкает ряды, кавалерия в прорыв, удар в разные стороны. Противник окружён. Пехота скорым маршем закрепляет успех. Всё. Виктория. Ура!

— Вот гений, который прикидывается дурачком, — шепнул Сегюр Кобенцлю.

— Он попирает классический прусский строй. Так нельзя победить.

Император Иосиф тоже обратил внимание:

— Нечто новое в тактике? — Он обратился к де Линю.

— Опробировано в прошлой турецкой войне, Ваше Величество.

— Отказ от прусской военной доктрины, не так ли? — Это уже к Кобенцлю.

— Полный и бессмысленный. — Кобенцль попал опять пальцем в небо.

— А русские прусских всегда бивали, господин посол, — ответил Суворов. — И нынче побьём. Прошу в поле, господа. С Богом, — махнул он трубачу, и тот заиграл атаку.

Когда генералы покидали палатку, Екатерина придержала Потёмкина.

— Мне не даёт покоя авантюристка, именующая себя дочерью Елизаветы. Покамест подолом мела паркеты в Германии и Париже, мирилась я. Бог с ней, дурочкой... Но вот доносят мне, что нынче, окружив себя мятежной польской шляхтой, льнёт к Алёхину. Орловы вовсе мне не друзья... Меж дворами Европы пущено подложное завещание Елизаветы, поляки ладят посольство к султану в поддержку самозванки.

— Напрасно, Катерина, ты грубо обошлась со Станиславом, он не врагом, союзником нам нужен. А ну как стакнётся с Францией да Пруссией?

— Пусть место знает своё, а то усы сивые, а в голове туман розовый. Надобен мне человек, чтоб к Алёхину послать в Неаполь. Писать нельзя, всё на словах, да и присмотреть бы за адмиралом...

— Есть такой человек, Италию знает, и неведом при дворах... Хотя он и тут мне надобен без меры.

— Неужто есть дело более значительное, нежели моя честь? Вели позвать.

— Да вот он. — Потёмкин указал на Маттея, стоящего поодаль.

Екатерина глянула сначала мельком на рослого усача, кудрявого и статного, потом, чуть подавшись вперёд, прищурила глаза. Вздрогнули крылья носа, поволокой затянуло глаза. Потёмкин слишком хорошо знал, что это такое... Она сказала, сбиваясь в словах: