Преданный и проданный

Застучали барабаны, запели трубы, засвистели в дудки капралы. Солдаты, похватав лестницы, перекидывали их через ров, забрасывали его фашинами, досками, хворостом. Лестницы, пропустив пехоту, волокли бегом к стене, поднимали, удерживая баграми, а изображавшие турок, те, что наверху, пытались отбросить, но это удавалось не всем, так как на перекладинах повисли гроздья солдат, стремительно рвущихся вверх. Гремели выстрелы. Белый платок, которым Суворов повязал голову перед атакой, мелькал уже над стеной. Сорвав его, полководец дал отмашку:

— Отбой! Отбой! Отбой!

Опять свистки, стук барабанов, пенье труб. Войско откатилось от стены, кого-то на носилках несли к лазаретным повозкам. Суворов подбежал к Потёмкину, пот обильно стекал по жёлтому лицу, измождённому лихорадкой. Седые волосы топорщились хохолком.

— Изрядно, изрядно, — похвалил Потёмкин.

— Кой чёрт, изрядно. — Суворов закинул в рот таблетку хины, разжевал. — Бегут, как инвалиды на пожар, трусцой, абы не рассыпаться... Не хотите ль взглянуть на Измаил в натуре? — Потёмкин кивнул. — Григорьев, ещё две атаки, а я под стену с его светлостью.

— Со мной в коляску? — спросил Потёмкин.

— Мне верхи способней, — отказался Суворов.

В коляску к Потёмкину впорхнула Санечка. Суворов, взбираясь на коня, посмотрел в сторону светлейшего, скорчил презрительную мину. Свита вразброд пошагала к каретам.

— Рота! Бегом марш! Атака! Штурм! — Солдаты, подхватив «драбины», бежали к стене. Свистела и гремела музыка штурма.

Суворов доставил Потёмкина к линии окопов.

— Пойдём в первую линию? А этих, — он указал на свиту, — бросим тут. Увидит турок сборище офицеров, ядрами закидает. Штабным любопытно, а войску урон. — Заметив, что Санечка не отстаёт от Потёмкина, спросил: — И вы желаете, мадам, к войне поближе? Не женское это дело.

— Я зонтиком от пули заслонюсь, — кокетливо сказала Санечка.

— Ну-ну, — насмешливо протянул Суворов. — Только зонтик свернуть придётся, уж больно для пушки мишень хороша. И прошу по тропочке за нами шаг в шаг. В сторону — ни-ни.

— Там эти... фугасы?

— Ага... Иной солдат до отхожего места не добежит и сотворит у дороги фугас ли, мину...

— Отмоемся, граф, а то выкинем туфель, только и делов... Атам. — Санечка показала зонтиком в сторону города, — турки, да?

Может, и впрямь подумали турки, что у русских есть некое новое оружие в виде круглого белого предмета, но из крепости отозвались россыпью выстрелов. Свитские офицеры — несколько их увязалось следом — попадали наземь. Потёмкин расхохотался, его поддержала Санечка, ухватившись, однако, с перепугу за рукав светлейшего. Зонтик отшвырнула. Послышался хохот из траншей. Не смеялся лишь Суворов. Неприязненно взглянув на поднимающееся с земли штабное офицерство, сурово сказал:

— Ваша светлость, велите штабным в тыл убраться, они своим примером всё воинство испортят. Нам для поддержки духа одной дамы хватит. Позвольте ручку, сударыня.

Суворов церемонно подставил локоток, и она пошла рядом с ним, не обращая внимания на выстрелы, выбралась на первую линию траншей, шагала, укрываясь за кустами, пригибалась, где пригибался Суворов, приседала за выступами почвы. Вместе с генералами дошла к невидимой черте, у которой Суворов остановился.

Она спросила:

— А дальше фугасы?

— Дальше смерть, — сурово сказал он.

Будто подтверждая это, бабахнула пушка, неподалёку шлёпнулось ядро. Браницкая испуганно прижалась к Потёмкину.

— Укроемся за кустами, не дай бог, лазутчик где-то, стрелу пошлёт — смерть бесшумная и неотвратимая.

— Ну как? — Суворов кивнул в сторону чёрной на фоне неба стены.

— Неприступна. И подумать только — в прошлую войну я взял её, не потеряв пяти человек.

— Раз на раз не приходится. Теперь там тридцать пять тыщ янычар. Смертники — каждый оставивший крепость казни подлежит.

Потёмкин, тяжко вздохнув, задумался. Преодолев что-то внутри, спросил:

— Кровь большая будет?

— Ты ведь спрашивал... Не приведи Господь. Дай Бог, чтоб не пришлось один на один.

— И всё-таки штурм?

— Лучше умереть от вражеской пули, чем от поноса... Скоро свалится каждый второй... Или отход?

— Этому не бывать! — твёрдо сказал Потёмкин. — Это смерть.

— Стало быть, штурм. — Суворов перекрестился. — Идём к своим, больно зачастили пули. Какой-никакой дурак подстрелит.

Они спешно ретировались. И всё-таки, дурак ли, умник, а ядро до траншеи докинул, и оно лопнуло, сыпнув шрапнелью. Кто-то вскрикнул. Пересекая дорогу гостям, пробежали санитары и тотчас же вернулись, неся в тыл окровавленного солдата. Красная, как кусок мяса, рука волочилась по грязи. Санечка стиснула зубы, Потёмкин помрачнел ещё более.

— Видишь, душа моя, как просто на войне, — был человек, нет человека. — Потёмкин легонько прижал Санечку к себе. — Когда наметишь штурм, дай знать, приеду.

— Твоя голова, князь, для другого нужна.

— Я приказываю.

— Ну, если Суворову не доверяешь... Начальство — оно от Бога. А спутнице твоей я б Георгия пожаловал... Извольте ручку, мадам.

Санечка зарделась, но ручку подала.