Предать нельзя Любить (СИ)

— Хочу. Чтобы. Ты. Ушёл.

Ещё раз выбиваю каждое слово.

Чтобы осознал.

Ничего не поменялось.

Есть в жизни такие поступки, у которых нет обратного действия.

Например, ворваться вихрем в судьбу незнакомого человека и обманывать его месяцами. Пусть и влюбившись.

Или спустя неделю-две после того, как о любви кричал, повстречать другую. Найти таким образом утешение.

Надеюсь… ему было хорошо, — горько усмехаюсь про себя. По крайней мере, печальным Арсений в караоке не выглядел.

Нет, я тоже виновата. Каждого его действие — результат моего… Только вот принять это, я не в силах.

И поверить тоже.

А жалость, как и говорила, с детства не приемлю.

— Уходи, пожалуйста, — повторяю в третий раз и с головой зарываюсь в свой собственный мир под одеялом.

Отчётливо слышу, как он приближается и останавливается рядом.

— Перед Новым годом я был в Москве, — выговаривает тихо. — Встречался с твоим отцом. Его зовут Михаил. Нормальный мужик, правда был немного шокирован новостью… На тумбочке номер телефона. Позвони ему, как соберёшься с мыслями.

Мозг просто отказывается сейчас воспринимать информацию…

Задерживаю и без того слабое дыхание. Зачем-то считаю каждый шаг, который отдаляет Долинского от меня.

Их девять.

Слёзы жгутся и пытаются выскользнуть наружу. Но и тут себя одёргиваю. Обещала же.

Мамочкой поклялась.

Сдираю одеяло, когда всё стихает, и окидываю взглядом пустую палату. На тумбочке, у изголовья кровати обнаруживаю сложенный вдвое лист и небольшую шкатулку, которую тут же забираю себе.

Вскрываю.

На чёрном бархате хрупкое кольцо. Лихорадочно извлекаю тонкий ободок, в центре которого яркий камень цвета моря. Ещё не высохшего…

Направляю украшение к свету, чтобы получше разглядеть, и замечаю на внутренней стороне выгравированные крохотные буквы.

Amor magister optimus.

Пока извлекаю из-под подушки телефон и пытаюсь разгадать, какой смысл заложен в эту фразу, в палату возвращается Люба.

— Выгнала? — произносит она грустно, качает головой. — Дурочка! Всю жизнь жалеть будешь.

Глава 36. Арина

Спустя месяц

Стряхнув налипший снег с короткого полушубка, продвигаюсь дальше по узкому коридору и попадаю в небольшое камерное кафе. Взглядом разыскиваю Эвелину.

Она позвонила мне вчера. В своём обычном стиле щебетала в трубку что-то про предстоящий отдых в Альпах и как бы невзначай назначила встречу здесь.

Отказаться было неудобно, я растерялась, поэтому сегодня пришлось приехать.

Возле уютного камина, за круглым миниатюрным столиком обнаруживаю маму Арсения, скучающе озирающуюся по сторонам.

— Арина, — восклицает она приветливо. — Думала, не придёшь.

— Я же обещала, — скромно отзываюсь, пока женщина расцеловывает меня в обе щёки.

— Говорят ты теперь москвичка, — шутит она, обратно усаживаясь в уютное кресло.

Оставляю это утверждение без ответа, потому что я догадываюсь, кто именно поделился с ней этой информацией.

— Смотришься феноменально, — разглядывает она мой короткий бежевый топ с удлинёнными рукавами и высокие джинсы. — Ты красавица.

— Спасибо, — улыбаюсь. — Вы тоже прекрасны как всегда.

Схватив меню, быстро диктую заказ официанту. Пожалуй, кофе и круассан в компании матери мужчины, которого всячески стараюсь забыть, я выдержу.

— Расскажи, как у тебя дела? — весело спрашивает Эвелина.

— Всё хорошо, — пожимаю плечами.

— Работаешь?

— А как же.

— Где?

— Секретарём в одной фирме. Только устроилась. Там ничего сложного.

— Ну как сказать, — смеётся она. — Я-то в жизни ни дня не работала. Слава богу, удачно развелась, да и сын помогает.

При упоминании о Долинском моё лицо заметно меркнет, и это не остаётся незамеченным.

— Что у вас произошло, солнышко?

— Ничего.

— Ты — ничего, он — ничего. Оба с кислыми минами. Разве так можно?

Неопределённо мотаю головой. Да боже мой!

Он прохода мне не даёт. Приобрёл вещи на целую женскую армию. Каждый день пишет сообщения, с отцом моим общается ближе, чем я. Даже Виктор Андреевич сменил гнев на милость и теперь продвигает кандидатуру Долинского, как заправский пиар-менеджер.

Что им всем от меня надо?

— Гордость — плохой советчик, Ариш, — произносит его мама печально.

— Да дело не в этом, — отчаянно стискиваю накрахмаленную салфетку в руках. — При чём здесь гордость вообще?

Если бы она у меня была… Я бы не стала кружить две недели вокруг закрытой двери, когда Арсений меня выгнал. Разве гордые так поступают?!

— А что тогда?

— Мы оба ошиблись. Отношения — это про доверие. А оно утеряно безвозвратно.

— Сколько тебе лет? Напомни.

— Двадцать четыре.

— Мне было почти столько же, когда я развелась.

— Вы говорили, что всё сделали правильно, — стою на своём. — Что Долинские такие… не прощают. Упёртые.

— Говорила, — усмехается. — Всё-то ты помнишь, пчёлка.

— Тогда, о чём мы тогда? Давайте пить кофе и есть круассаны. Я голодная.

И правда, после больницы, где я сильно похудела, словно восполняю запасы.

Сейчас, кстати, живу неподалёку от отца…