Предатель памяти

– Нет. Никого. Я просто проезжал мимо. И вокруг никого не было, только она, и я бы вообще не заметил ее, если бы не бросилось в глаза что-то белое – ее рука… или запястье… Точно.

– В машине вы были один?

– Да. Да, конечно. Я был один. Я живу один. Вон там, в том доме.

Лич отметил, что эту информацию Пичли почему-то выдал по собственной инициативе. Он спросил:

– Откуда вы возвращались, мистер Пичли?

– Из Южного Кенсингтона. Я был… ужинал с приятелем.

– Как зовут вашего приятеля?

– Позвольте! Меня что, обвиняют в чем-то? – Пичли не столько встревожился, сколько возмутился. – Если вызов полиции при обнаружении трупа является основанием для подозрений, то я предпочел бы, чтобы здесь присутствовал мой адвокат, когда меня… Эй, вы! Держитесь подальше от моей машины, вам понятно?

Последнее восклицание относилось к смуглолицему констеблю, входившему в поисковую команду, прочесывающую улицу.

Неподалеку как раз двигалась группа констеблей из этой же команды, и от них отделилась девушка, сжимавшая в латексной перчатке женскую сумочку. Она двинулась к Личу, он тоже натянул перчатки и отошел от Пичли, но сначала велел ему оставить адрес и телефон одному из констеблей, охранявших его «порше». С девушкой-констеблем он встретился посреди улицы и принял от нее сумочку.

– Где вы нашли ее?

– В десяти ярдах от тела. Под «монтегро». Внутри ключи и бумажник. А еще водительское удостоверение и другие документы.

– Она местная?

– Из Хенли-он-Темз, – ответила девушка.

Лич открыл замок сумочки, выудил оттуда автомобильные ключи и отдал их констеблю.

– Проверьте, не подходят ли они к какой-нибудь из машин поблизости, – велел он ей и, когда она зашагала выполнять поручение, вынул бумажник и стал изучать документы.

Прочитав имя в первый раз, он его не узнал. Потом он будет недоумевать, почему не вспомнил ее сразу. Наверное, дело было в том, что чувствовал он себя хуже, чем растоптанное лошадиное дерьмо. И только прочитав ее имя на карточке донора внутренних органов и на нескольких чеках, он понял, кто эта женщина.

Старший инспектор оторвал взгляд от сумки, которую держал в руках, и посмотрел на искалеченную фигуру ее владелицы, лежащей на дороге подобно куче тряпья. Трясясь от озноба, он пробормотал:

– Господи! Юджиния! Господи Иисусе! Юджиния!

На другом конце города констебль Барбара Хейверс пела вместе с остальными гостями семейного торжества и гадала, сколько еще приторных песенок придется ей спеть, прежде чем она сможет сбежать отсюда. Беспокоило ее не позднее время. Да, час ночи означал, что она рискует не добрать положенное количество часов сна, требуемое для поддержания красоты. Но даже если она превратится в Спящую красавицу, то и в этом случае лучше выглядеть не будет, а значит, нужно просто надеяться на то, что ей удастся поспать хотя бы часа четыре. На самом деле ей не давал покоя повод для этого торжества. Ради чего ее вместе с коллегами по Скотленд-Ярду затолкали в этот жарко натопленный дом и держат здесь вот уже пять часов кряду?

Понятно, что брак длиною в двадцать пять лет достоин того, чтобы устроить праздник. Барбаре хватило бы пальцев правой руки, чтобы пересчитать знакомые ей пары, достигшие этой знаковой цифры супружеского долголетия, и даже не пришлось бы использовать большой палец. Но вот в этой паре было что-то… неправильное, что ли. Как только она вошла в гостиную, где желтая гофрированная бумага и зеленые воздушные шарики самоотверженно скрывали убогость, вызванную не столько бедностью, сколько равнодушием, ее охватило ощущение, что виновники торжества и собравшаяся компания разыгрывают некую домашнюю пьесу, в которой ей, Барбаре Хейверс, роли не дали. И она не могла отделаться от этого ощущения, как ни старалась.

Сначала она объясняла себе это чувство отчужденности тем, что она пришла сюда вместе со старшими офицерами, один из которых три месяца назад спас ее шею от профессиональной виселицы, а другой пытался затянуть на той же шее веревку. Потом она решила, что ее дискомфорт объясняется тем, что на мероприятие она прибыла в своем обычном статусе – без партнера, тогда как все остальные пришли парами. Даже ее приятель детектив-констебль Уинстон Нката привел с собой мать – импозантную даму шести футов ростом в национальном костюме Карибских островов. В конце концов Барбара остановилась на мысли, что источником ее дурного настроения является сам факт празднования годовщины чьей бы то ни было семейной жизни. «Завистливая корова», – обругала она себя.