Предатель. После развода (СИ)

— Я понимаю, о чем ты говоришь, Фиса, — Герман взгляда не отводит, — и ты, как обычно, знаешь, как надо другим жить. Может, ты себе какой-нибудь дельный совет уже дашь? Что бы ты себе посоветовала сейчас, такая умная и разумная?

Я отворачиваюсь к окну.

Отношения — это слишком сложно для меня, потому что в них наступает момент, когда на гормональных всплесках, эмоциях и влюбленности уже не вытягиваешь.

Я точно больше замуж не выйду.

— Я уже советовала себе отпустить тебя с миром, Гера, — тихо отвечаю я. — Пожелать тебе счастья и любви. Ты ведь этого достоин, как и любой другой человек. И я не должна лезть к тебе с советами. Как ты сказал, я должна перестать выебываться.

Зажмуриваюсь и шепчу:

— Ты был не моим любимым мужем, а просто моим. Вот меня и штормит сейчас.

Я избегала откровенной беседы и скандала с Германом, потому что в них бы мы пришли к точке, а так наши отношения оборвались на многоточии, которое подразумевает возможное продолжение. Пусть и горькое, но продолжение.

— И что ты меня отпустишь? — горячий шепот обжигает ухо, и я вздрагиваю. — Отдашь Диане, которая так сильно бесит?

— Гера, прекрати, — шепчу я, а у самой по рукам проходит теплая слабость. — Разве я могу тебя отдать? Ты же не вещь.

— Мне нравится, когда ты называешь меня Герой.

Я делаю резкий шаг вперед, избегая поцелуя в шею, и разворачиваюсь к Герману:

— Пора слезть с моего крючка окончательно, — твердо смотрю в черные глаза и прячу трясущиеся руки за спину. — Ты скучаешь по той Анфисы, которой больше нет, Герман.

— Опять Герман, — закатывает глаза. — Я тебя понял.

— И я, пожалуй, оставлю заботу о знакомстве наших детей с Дианой на тебя, — суетливо поправляю ворот блузки.

— Сбегаешь?

— Да, — признаюсь я. — Ты-то сможешь Диане смотреть в глаза, а я — нет. Мне будет, как минимум, неловко.

— Ясно, — Герман прячет руки в карманы. — Какой я нехороший мальчик.

— Больше этого не повторится.

— Как скажешь.

Минуту смотрим друг другу в глаза, а затем я решительно шагаю к двери. Герман хочет взять меня за руку, но я успеваю увернуться.

— Нет, — пячусь к двери. — Я ухожу. Это уже точно.

Герман молчит, продолжая недобро щуриться на меня, как затаившийся в кустах маньяк.

— Пока, Гера… — небольшая заминка, и я поправляюсь. — Герман.

— Давай еще по отчеству, ага.

— И будь, пожалуйста, на связи, — игнорирую его напряженный сарказм. — Я все равно буду волноваться, что и Афинку на тебя оставила.

— Я справлюсь.

— Не сомневаюсь, — киваю и торопливо выхожу из комнаты. — Все, я ушла, Гера… Герман, блин.

Бью себя по лбу кулаком и бегу на цыпочках в прихожую.

Все, это самый настоящий конец. Я признаю, что мы оба просрали брак, и что я тоже не хочу возвращаться в те отношения, в которых Герман меня раздражал.

— Ты телефон забыла, Фиса. Как же ты такая вся деловая мадама и без телефона будешь?

Глава 43. Кто это?

— Фишка, ты тяжелая, блин, — с покряхтыванием тащу Афинку из песочницы к скамье.

Попросила взять ее на ручки, а я почему-то не смог отказать. Жалко стало. Она же совсем ничего не понимает, что происходит между мамой и папой.

И почему они живут отдельно.

— Зато ты сильный, — шмыгает и запоздало добавляет, — я не Фишечка.

— Раз я тебя ношу на руках, — сдавленно отвечаю, — то ты будешь Фишечкой. Вот так это работает.

— Нет.

— Да, — уверенно повторяю я. — Фишечку Боря носит на руках, а взрослую Афину — нет.

Останавливаюсь, чтобы показать, что я говорю серьезно:

— Ты кто сейчас, — держу на лице маску невозмутимости, — Фишечка или Афина?

Задумывается и хмурится, вглядываясь в мое лицо. Конечно, она может закатить истерику и криками со слезами вынудить меня взять ее на руки, но, видимо, сейчас не то настроение.

Я чувствую ее напряжение.

— Ладно, — наконец, она соглашается. — Я сейчас, — понижает голос до шепота и признается мне на ухо, — я Фишечка.

— Я же говорил, — хмыкаю и шагаю к скамье.

Лишь бы сейчас Фишечку не уронить. Стискиваю зубы, покрепче перехватываю Афинку, которая обнимает меня за шею и иду. Шаг за шагом.

Я же мужик.

У скамьи я чуть не валюсь с ног. Сажу Афинку и падаю рядом, тяжело дыша. Афинка болтает ножками и тихо спрашивает:

— Мама и папа сейчас…

— Ругаются, да, — заканчиваю за ней и поправляю шапку на вспотевшем лбу.

— А драться будут?

Перевожу на Афинку удивленный взгляд, и она, повторяя за мной, тоже поправляет шапку на лбу.

— Надеюсь, что драться не буду, — неуверенно отвечаю я. — Только поругаются, но им надо поругаться.

— Да? Почему?

Какие сложные вопросы у трехлетки в желтой шапочке с пушистым помпоном.

— Мама же тебе разрешает очень громко плакать и кричать, — затягиваю на ее шее шарф. — И даже падать на спину…

— Угу-м, — Афинка кивает и трет щеку, внимательно слушая меня.

— Потому что иногда полезно покричать и поплакать, — вздыхаю.

— Покричать на папу?

— Да.

Афинка задумчиво отворачивается и опять болтает ножками в воздухе.

— Папа однажды обидел маму, — говорю я, — сильно обидел, поэтому они сейчас "не вместе". И мама так и не покричала на папу. И не поплакала, не потопала ножками и не поорала на спине.