Предатель Ты врал мне годами (СИ)

В глазах Богдана нет ярости, пусть он и закричал на Кристину, но есть какая-то, темная обреченность, от которой мне холодно.

— Сядь, Кристина, — повторяет он. — Не надо меня сейчас раздражать визгами и криками, какой я мерзавец. Я это знаю, но я могу стать еще хуже, Крис.

Он не моргает, и Кристина медленно возвращается в кресло, приподняв подбородок. Косится на меня и шипит:

— А ты и рада, да?

— Нет, — мой шепот вздрагивает. — Нет, совсем нет.

Я хочу встать и уйти, но не могу, будто мой живот стал весить как минимум центнер.

Неужели я так и буду слушать и смотреть, как Богдан отрезает кусок за куском от души Доминики?

А выбор разве есть?

— Твоя мама пришла тогда, когда ты уже родилась, — Богдан переводит взгляд на Доминику, у которой по щекам катятся слезы. — Нет, я не горжусь тем, что мы пришли к тому, что я откупаюсь и скрываю правду.

— ты...

— Не надо меня сейчас перебивать, — Богдан прищуривается на Доминику. — Я обеспечивал твою маму и тебя на протяжении всех этих лет. Я мог, конечно, забрать, тебя у матери и...

— Принести мне? — перебиваю Богдана прежде, чем понимаю, что задала вопрос вслух. — В

нашу семью?

Богдан медленно приглаживает правую бровь пальцами, глядя перед собой каким-то пустым взглядом, и тихо отвечает:

— Да, была такая мысль.

— Так вот о каком выборе ты говорил...

— Да, — переводит на меня отрешенный взгляд. — Но я пришел к выводу, что это было бы глупо и невозможно...

— Да как вы смеете?! — Кристина опять кричит. — Вы, что, кайф ловите от слез моей дочери?!

— Заткнись! — теперь повышаю голос я больше не в силах держать в себе гнев. —Господи! —

прячу лицо в ладонях и медленно дышу. — Да что же это такое... Что же вы наделали?!

Больно.

Уже не за себя, а девочку, которая родилась из-за глупости, эгоизма и похоти двух безответственных людей.

Дети должны рождаться по любви, но реальность к ним жестока и несправедлива, а им потом жить и отвечать за грехи родителей.

— Ты не любил меня...

Слов Доминики, как ножом по сердцу.

— Но у тебя была крыша над головой, дорогие игрушки, хороший частный садик, частная школа, репетиторы, — перечисляет Богдан. — И ты получишь высшее образование...

— Мне был нужен папа! — крепко зажмуриваюсь. — Папа! Я хотела папу! Но тебя у меня не было!

Не было! И не будет!

У меня от ужаса происходящим даже слезы не льются.

Кристина наигранно всхлипывает и выпускает из себя слезы с громкими причитаниями. Встает с дивана и кидается к Доминике с хриплыми и истеричными словами:

— Доченька моя, милая моя.

Но она получает отпор. Доминика от нее отбивается, отскакивает в сторону и в ненависти смотрит на Богдан:

— Ты оставил меня!

— Да, — Богдан принимает ее ярость со спокойствием, в котором я чувствую штиль перед бурей,

— я выбрал не тебя.

— Других... — хрипит Доминика и с ее подбородка срываются слезы. Щеки покраснели. — Других детей... Не меня.

— Да. Не тебя, — честно отвечает Богдан. — Я повторяю. Я не горжусь этим, но таков был мой выбор.

Кристина с воем оседает на пол, а мне тошно от ее слез. Для нее этот сложный и надрывный разговор - возможность перетянуть одеяло на себя. Вместе с Доминикой должны пожалеть и ее, но мне вот ее не жаль.

Она тоже сделала свой выбор, который сейчас бьет по ее дочери отбойным молотком.

— Если бы ты... — Доминика сжимает кулаки и судорожно выдыхает на грани истерики, — бы ты узнал раньше.

— То настоял бы об аборте.

Так нельзя. Нельзя. Эти слова с Доминикой останутся навсегда до самой ее старости. Вся ее жизнь теперь пройдет с осознанием того, что ее не ждали, не хотели и что она — ошибка.

Конечно, это правда, но эта правда может ее убить. Уничтожить. Ни Кристина, которая воет сейчас в подлокотник дивана, ни Богдан, который за эти годы превратился в чудовище с ледяным сердцем, не понимают, что мы подвели Доминику к той черте, за которой ее ждет обрыв.

Ее надо спасать.

Я четко осознаю, что если кто сейчас и спасет Доминику, то это буду только я.

Пузатая лохушка должна сейчас сделать свой выбор.

И спасать ее придется не сюсюканьем, что все будет хорошо, и не словами, что взрослые ошибаются и ведут себя, как последние сволочи, а ей надо их понять и простить.

Нет.

— У многих твоих сверстников нет того, что есть у тебя, — Богдан продолжает закапывать

Доминику глубже и глубже, — или ты хочешь все это потерять?

— Хватит, — убираю руки от лица. Я так и не смогла выдавить из себя ни слезинки.

Смотрю на Богдана в темной тоске. — Наши дети должны знать правду. Узнать правду о

Доминике.

Глава 41. Я не боюсь

Я — единственная, кто не боится Доминику и кто принимает решение не скрывать ее. Он а для меня — не орудие шантажа и обогащения, и не ошибка, которую я совершила по глупости, а после мой личный позор.

Она — для меня девочка.

Она — для меня ребенок, который взбунтовался. Пусть и по науськиванию моего отца, который тоже увидел в Доминике возможность нагнуть Богдана.

Я не хочу ее использовать.

Я не боюсь

И подтверждаю ее факт существования и факт того, что о ней должны узнать.

Она — человек.

Богдан смотрит на меня уже минуту в гнетущем молчании.