Предатели

Маму рисовать сложно, подозреваю. Она и на фотографиях все время разная получается. Но на этом листочке бумаги мамино лицо, ее глаза получились очень настоящими. И взгляд — совсем не растерянный, скучающий, печальный или виноватый. Нет, — художница передала ум, волю и… нежность.

Мама портрета застеснялась. Будто о ней рассказали нечто, до того тщательно скрываемое. Быстро спрятала подарок в сумку.

Салон самолета был тесным: автобус автобусом, кабы не иллюминаторы.

Мне выпало сидеть с Верой Андреевной. А тут еще новости: выяснилось, я безумно боюсь летать. Мне стало очень плохо, как только оторвались от земли. Набирая высоту, самолет кренился то в одну сторону, то в другую. Земля, соответственно, то выныривала откуда-то сбоку, то предательски исчезала. Раздавались тревожные сигналы. Но потом появились стюардессы, и я успокоилась — лица у них были безмятежные, голоса — тоже.

И вот этими своими безмятежными голосами они вдруг начали знакомить пассажиров с порядком действий … при аварии. Если бы я не была такой взрослой, сейчас бы взвыла от ужаса. Они что, все вокруг — не понимают, как все это смертельно опасно?

Вцепившись в подлокотники, стала вспоминать молитвы, стараясь не смотреть в окно. Ладони быстро вспотели. Вера Андреевна, уткнувшись в иллюминатор, не обращала на меня ни малейшего внимания…

Ледяными руками схватила толстый журнал и стала читать, читать, читать. Только не думать, на какой мы сейчас высоте.

— Внимание! Наш самолет набрал десять тысяч метров над уровнем моря… Скорость полета — …

— Катюш… тьфу ты, Танюш, не тошнит?

— …

— Живы будем, не помрем, — подытоживает бабушка.

Борька тянется с другого ряда:

— Мама сказала, сейчас кормить будут!

— Ы-ы-ы… — отвечаю ему я.

Но в итоге поели мы вкусно. Так час и пролетел. Но что делать еще сто двадцать минут, если не думать о той пропасти, что под самолетом?

Может, сократить пропасть между мною и бабушкой? Так, исключительно со скуки.

— Вера Андреевна, Вы спите?

— Нет.

— А почему Вы с мамой из поселка уехали?

— У меня папа заболел. Надо было быть с ним.

— А после того, как его не стало?

Оказывается, бабушка не любит прямых вопросов. Ухитрилась не ответить. Зато принялась травить всякие истории про поселок. Часть я от мамы знала, но многое услышала впервые.

— …Зимой там стоял лютый холод. Девчонки мои даже дома мерзли, сопливили, дохали сильно. А отопление центральное, от кочегарки трубы шли. Кочегарами же работали две такие девицы, которых больше винцо, водочка и танцы интересовали, чем то, что им поручено. Топили отвратительно. В квартире весь месяц — плюс двенадцать, а за окном дело и до минус тридцати шести доходило. Ругаться с кочегарами без толку. «Да-да-да!», — а сами опять за свое.

А мы тогда в клубе стенгазету выпускали. Я и нарисовала на девиц этих шарж. Как одна верхом на бутылке, а другая рядом. Обе — пьяные, противные, жалкие. А, главное, похожие очень. Я ведь тогда зверски разозлилась — из-за них мои дети болеют!

Над шаржем всем поселком смеялись. В клуб люди специально ходили — посмотреть. Два дня смеялись… А на третий Любка умерла — это одна из тех, что в кочегарке. Таблеток наглоталась со стыда, да по пьянке… Спасти не смогли.

Помолчав, бабушка буднично подытожила:

— С тех пор я больше не рисую.

— А к кому мы вообще летим? Там знакомые остались?

— Да, там Лида до сих пор живет. Это наша одна, с камералки. Помню, муж ее как-то меня чуть не побил…

Да уж, приятная перспектива — ехать в гости к такой семье.

— Почему-у?

— А из ревности.

И, как ни в чем ни бывало, Вера Андреевна продолжает:

— Мы на Новый год сценку ставили из «Бременских музыкантов». Помнишь, где сопровождающие короля стражники поют «Куда идет король — большой секрет…»

— Помню. Прикольно.

— Ну, вот. Нарядились с подружками так, что никто узнать не мог. Короля-то быстро рассекретили, а вот стражников… И, главное, все думали, что мы — парни. А мы специально голоса не подаем, зато ведем себя соответственно. Я для смеху к Лидке подкатила, на танец зову. Тут её муж меня за плечо да на крыльцо: «Пойдем, выйдем…»

Отлично! Мы без приглашения едем в семью, где Вера Андреевна приставала к женщине, за что чуть не получила от ее супруга в ухо.

— А где в это время Ваш муж, то есть, дедушка мой, был?

Вера Андреевна опять мурлычет что-то, непохожее на ответ, и мастерски переводит тему. Вот как — значит, будем разговаривать только о том, что ей нравится, да?! Не выйдет. Ничего, в поселке я все равно добьюсь от нее правды.

Самолет, о котором я уже почти забыла, кидает вниз и в сторону. Резко выпрямляюсь. И сижу, прямая-прямая, вцепившись в подлокотник. Почему-то кажется, что, если сидеть прямо, то и самолет тоже выпрямится.

— Турбулентность называется. В школе разве не проходили? — смеется бабушка. — Да, и руку можно я заберу? — подлокотник кресла вдруг оказывается живым и настойчиво выдирается из моих потных пальцев.

— Ой, извините, Вам не больно?

— Больно? — Вера Андреевна в очередной раз демонстрирует, как презрительно умеет фыркать.

Я взрываюсь: