Предатели и палачи

«19-летняя медсестра Тоня Макарова очнулась после боя в лесу. В воздухе пахло горелой плотью. Рядом лежал незнакомый солдат. “Эй, ты цела ещё? Меня Николаем Федчуком зовут”. “А меня Тоней”, — она ничего не чувствовала, не слышала, не понимала, будто душу её контузили, и осталась одна человеческая оболочка, а внутри — пустота. Потянулась к нему, задрожав: “Ма-а-амочка, холодно-то как!” “Ну что, красивая, не плачь. Будем вместе выбираться”, — ответил Николай и расстегнул верхнюю пуговицу её гимнастёрки.

Три месяца, до первого снега, они вместе бродили но чащобам, выбираясь из окружения, не зная ни направления движения, ни своей конечной цели, ни где свои, ни где враги. Голодали, ломая на двоих ворованные ломти хлеба. Днем шарахались от военных обозов, а но ночам согревали друг друга. Тоня стирала обоим портянки в студёной воде, готовила нехитрый обед. Любила ли она Николая? Скорее, выгоняла, выжигала калёным железом страх и холод у себя изнутри.

“Я почти москвичка, — гордо врала Тоня Николаю. — В пашей семье много детей. И все мы Парфёновы. Я — старшая, как у Горького, рано вышла в люди. Такой букой росла, неразговорчивой. Пришла как-то в школу деревенскую, в первый класс, и фамилию свою позабыла. Учительница спрашивает: “Как тебя зовут, девочка?” А я знаю, что Парфёнова, только сказать боюсь. Ребятишки с задней парты кричат: “Да Макарова она, у неё отец Макар”. Так меня одну во всех документах и записали. После школы в Москву уехала, тут война началась. Меня в медсестры призвали. А у меня мечта другая была — я хотела на пулемёте строчить, как Анка-пулемётчица из 'Чапаева”. Правда, я на неё похожа? Вот когда к нашим выберемся, давай за пулемёт попросимся…”

В январе 42-го, грязные и оборванные, Тоня с Николаем вышли, наконец, к деревне Красный Колодец. И тут им пришлось навсегда расстаться. “Знаешь, моя родная деревня неподалёку. Я туда сейчас, у меня жена, дети, — сказал ей на прощание Николай. — Я не мог тебе раньше признаться, ты уж меня прости. Спасибо за компанию. Дальше сама как-нибудь выбирайся”. “Не бросай меня, Коля”, — взмолилась Тоня, повиснув на нём. Однако Николай стряхнул её с себя как пепел с сигареты и ушёл.

Несколько дней Тоня побиралась по хатам, христарадничала, просилась на постой. Сердобольные хозяйки сперва сё пускали, но через несколько дней неизменно отказывали от приюта, объясняя тем, что самим есть нечего. “Больно взгляд у неё нехороший, — говорили женщины. — К мужикам нашим пристаёт, кто не на фронте, лазает с ними на чердак, просит её отогреть”.

…так или иначе, у неё остались лишь физические потребности: хотелось есть, пить, помыться с мылом в горячей бане и переспать с кем-нибудь, чтобы только не оставаться одной в холодной темноте. Она не хотела быть героиней, она просто хотела выжить. Любой ценой.

В той деревне, где Тоня остановилась вначале, полицаев не было. Почти все её жители ушли в партизаны. В соседней деревне, наоборот, прописались одни каратели. Линия фронта здесь шла посередине околицы. Как-то она брела по околице, полубезумная, потерянная, не зная, где, как и с кем она проведёт эту ночь. Её остановили люди в форме и поинтересовались по-русски: “Кто такая?” “Антонина я, Макарова. Из Москвы”, — ответила девушка.

Её привели в администрацию села Локоть. Полицаи говорили ей комплименты, потом по очереди “любили” её. Затем ей дали выпить целый стакан самогона, после чего сунули в руки пулемёт. Как она и мечтала — разгонять непрерывной пулемётной строчкой пустоту внутри. По живым людям».

В самый первый раз она вышла на расстрел партизан (на свою новую работу) совершенно пьяной. Позже она расскажет, что абсолютно не понимала, что делала. Но зато ей заплатили хорошо — 30 марок, и предложили работу палача на постоянной основе. Кроме денег, Антонине дали койку в комнате на местном конезаводе, где она ночевала и хранила свой любимый пулемёт.

К слову сказать, жалованье офицерам вермахта равнялось 54 марки, а солдатам вермахта — 37. Выходит, Антонина Макарова получала за свой «труд» неплохие деньги. Ведь, как известно, те же слушатели курсов РОА в Дабендорфе имели от немцев и того меньше — 16 марок, вне зависимости от чина.

И всё-таки корысть Антонины и здесь оказалась на первом месте…

4

Историк И. Ермолов в своей диссертации тему Локотского автономного административно-государственного образования на территории Орловской и Курской областей, просуществовавшего в течение двух лет — с 1941 по 1943 г., называет не иначе, как «самой интересной страницей истории гражданского и военно-политического коллаборационизма периода оккупации РСФСР». Однако, как мне кажется, эта страница выглядит не иначе, как одной из самых мерзких в истории Великой Отечественной войны. Именно на этой странице оставила свой кровавый след и Антонина Макарова.

Например, участник Великой Отечественной войны Ф. Дунаев в своём открытом письме всё тому же Ермолову напоминает некоторые факты из жизни так называемой «Локотской республики»: