Предательница. Как я посадила брата за решетку, чтобы спасти семью

Но хотя Соня не знала ровным счетом ничего, они отпустили ее, только полностью в этом убедившись. Соня была в полностью разобранном состоянии, печальная, злая на Кора, злая на Вима. Как они смели поступить так со всеми? Как только они смогли совершить такое ужасное дело, не сказав нам ни единого слова? Все делалось тайком от нас. Из-за них мы попали под подозрение. У нее ребенка могли забрать!

Мы были разгневаны, но и беспокоились. Где они могут быть? Что произойдет, если их обнаружат? Могут ли их убить при задержании? Из новостей было понятно, что на их поиски брошены огромные силы и что часть денег, заплаченных в виде выкупа, пока не удалось вернуть.

Нас отпустили, но мы были не свободны. За нами велось наблюдение, нас подслушивали. Мы были лишены какой-либо приватности, и это было ужасное чувство. Умом я понимала, что они делают все, что считают необходимым для расследования, но ощущалось это как несправедливое наказание за то, чего мы не совершали.

Широкой публике нас изобразили как семейку гангстеров, и от нас предпочитали держаться подальше. Я не поверила ушам, когда президент моего баскетбольного клуба сообщил мне, что правление разрешает мне и дальше выступать за клуб, поскольку я не отвечаю за преступление брата.

Не отвечаю за преступление брата? Могу и дальше выступать? А почему правление вообще рассматривает этот вопрос, позвольте поинтересоваться? И так ведь понятно, что я не похищала Хайнекена и Додерера! Почему вообще появилась мысль, что я могу за это отвечать?

Оказалось, что мой баскетбольный клуб был не единственным местом, где плохо со здравым смыслом. То же самое происходило везде.

Внезапно я стала «родственницей похитителей Хайнекена» и соучастницей происшедшего. Мы всю жизнь жили под пятой отца, не смея пикнуть, а теперь, благодаря Виму, стали еще и уголовниками.

Общественное мнение судило нас за преступление, к которому мы не имели отношения. Противно, когда тебя считают виновным, да еще в преступлении, которое ты сам считаешь отвратительным. Мы тоже стали жертвами преступления Вима и Кора.

Не предоставив нам возможности защититься, общество решило, что как родственники Кора и Вима мы тоже преступники. Средства массовой информации с готовностью подхватили это. Оправдываться было бессмысленно. Нас клеймили как «зло», мы не могли быть «хорошими». Везде и всюду на нас смотрели как на «родственничков этих», не как на самостоятельные личности, а именно как на «родственничков».

Фамилия Холледер определяла наше бытие. При этом я не хотела лгать, прикидываться кем-то еще, чтобы когда-то потом сказать, «кто я на самом деле».

Так что я всегда честно сообщала свою фамилию и утвердительно отвечала на вопрос, не родственница ли я. После чего на меня обычно смотрели как на больную опасной заразной болезнью.

Это происходило с каждым из нас, и общий опыт укрепил нашу сплоченность. Сплоченность дает ощущение безопасности, поэтому мама, Соня, Герард и я сблизились между собой еще теснее.

Моя семья, где я когда-то считалась чудной, стала единственным местом, где я не чувствовала себя лишней.

Фрэнсис и Вим (2013/1983)

В то утро Вим уже звонил мне на работу, но я была занята. Вечером он подъехал к моему дому.

– Спустись на минутку, – сухо скомандовал он.

Что на этот раз? Я спустилась. Вим стоял рядом со своим скутером. Вид у него был мрачный, и, как только я подошла, он выпалил:

– Встречался с Соней, спрашиваю: как там Фрэнни? Я-то знал, что она родила, но мне было интересно, что Соня скажет. Она говорит, что у нее девочка и я могу заскочить на той неделе, когда она отдохнет. Асси, ведь это неуважение – «можешь заскочить на той неделе». Понимаешь, Ас, чистое неуважение. Что они, на хрен, о себе возомнили?

Он был зол. Злился на Соню и Фрэнсис – свою племянницу, которую знал с самого рождения.

После ареста Вима малышка ежедневно целовала его фото, а каждую неделю мама и бабушка брали ее с собой на свидания в парижскую тюрьму Санте. Они выезжали в половине третьего ночи, чтобы успеть встать в очередь посетителей к 8 утра. Очередь выстраивалась на улице вдоль тюремной стены. Никакого укрытия на случай дождя, ветра, снега, жары или мороза не предусматривалось.

Это была живая очередь. В полдень тюремщики открывали ворота и запускали первую партию посетителей. В час дня ворота закрывались, и тем, кто не успел зайти, велели расходиться. Следовательно, главным было попасть в голову очереди, так что мама и бабушка Фрэнсис изо всех сил старались добраться на место не позже восьми утра. В помещение для свиданий поднимались по древней винтовой лестнице. Наверху находились крошечные кабинки площадью едва ли не с половину квадратного метра со стеклянной панелью, разделяющей посетителя и заключенного. Физические контакты были запрещены.