Я еще ни разу не оставалась так долго в доме, где было так неуютно. Но с безделушками я уже начала договариваться о перемирии. Они перестали смотреть на меня с осуждением и чопорностью и немного свыклись с моим присутствием. И когда я возвращалась из столовой, в комнате пахло хотя бы как в гостинице, а не как в склепе.
— Держи. — Я кинула полотенце Кристофу, он поймал его одним ловким движением. — Давай рассказывай.
— А если я пришел просто так? Чтобы увидеться?
Он стал тереть полотенцем волосы, лицо и руки.
Куртка заскрипела. Руки были мокрые, и в какое-то мгновение я заметила глубокие порезы, рассекающие его ладони, и ссадины на костяшках. Но потом, когда он поднял руки и внимательно стал изучать их, порезы исчезли, кожа вновь выровнялась и засветилась белизной.
У меня екнуло сердце.
— Да что ты. Ты бы не стал так долго ждать, если тебе не терпелось меня увидеть. —
— Со мной все отлично. Тронут твоей заботой.
Он потер за ухом и расплылся в улыбке — совсем
как кот. Светлые пряди потемнели от воды, но все равно были видны. Он сбросил куртку и оглянулся — куда бы пристроить. Я указала на скрипучий офисный стул перед компьютером, и он повесил ее на спинку. Под тонким джемпером волнами заходили мускулы.
Я глянула на задернутые шторы. В комнате было темно — мне это нравилось. Но многое и пугало. Щелкнув выключателем настольной медной лампы — антикварной, с абажуром из цветного стекла, — и обернулась. Кристоф пристально смотрел на меня голубыми, но странно побелевшими — зимними — глазами.
А сколько тебе лет?
Я не стала скрещивать руки на груди. Вместо этого и снова взяла стилет и свободно держала его в пальцах, не убирая лезвия. Так спокойнее.
Спутанные волосы торчали во все стороны, шорты сбились набок — в общем, жуткое зрелище, но зато и во всеоружии, если вдруг…
Кристоф стоял неподвижно. Стоял и, не отрываясь, смотрел мне в ямку между ключиц, где поблескивал мамин медальон. Я запахнула ворот рубашки, и Кристоф перевел взгляд на мое лицо. Щеки у меня горели как угли.
— Я чуть-чуть старше тебя, Дрю. — Он быстро оглядел комнату, словно ожидая, что кто-то прячется в темном углу. — Похоже на комнату твоей мамы. Она была последней светочей, которую нам удалось спасти.
— У нее было много книг, — продолжил он, — очень много. Они, наверное, в хранилище. Ждут тебя.
Я невольно потянулась к маминому медальону, но усилием воли опустила руку.
— Со мной совсем не занимаются, — вырвалось у меня, и я с трудом сдержалась, чтобы не захныкать. — Ты говорил, что будут. А тут никакого спарринга — ничего! Они думают, я…
— Хрустальная? — Он наклонил голову. Его идеально гладкая, как шелк, кожа лоснилась от дождевой влаги. — Хрупкая? Драгоценная? Есть вещи и похуже, пташка моя.
— Слушай, я так ничему не научусь, если…
Я даже не заметила его движения. Только что он стоял на другом конце комнаты, склонив голову на бок и держа в руках полотенце. А в следующий миг уже оказался рядом со мной, обволакивая ароматом пирогов, и целовал мне щеки. Я отшатнулась, взмахнув ножом. Теплыми стальными пальцами он обхватил и слегка крутанул мне запястья. Руки пронзила острая боль, нож выпал из внезапно онемевших пальцев, колени подогнулись. Второй рукой он сжал мне шею сзади, под волосами. Плечо вывернулось и взвыло от боли.