Предательство

— Я давно пытаюсь убедить вас встретиться с… с моей коллегой здесь, в Каролинской больнице… И вчера я взял на себя смелость назначить вам время. Я абсолютно уверен, что вам это поможет. Юнас, у вас все впереди. Думаю, Анна не хочет, чтобы вы прожили жизнь в больнице.

Внезапная злость принесла освобождение. Насильственное состояние ослабло и отступило.

Он закрыл кран, взял две бумажные салфетки и повернулся.

— Вы же только что сказали, что она ничего не чувствует. Если так, то как она может чего-то хотеть?

Доктор Салстедт сидел не шевелясь. Внезапно у него в нагрудном кармане что-то запищало.

— Я должен идти. Мы продолжим разговор в следующий раз. Завтра утром в восемь пятнадцать вы встречаетесь с Ивонн Пальмгрен. — Он оторвал желтый стикер и протянул окаменевшему Юнасу. — Юнас, это ради вашего же блага. Вам пора подумать о себе.

Прилепив стикер к поверхности стола, доктор Салстедт вышел из кабинета. Юнас по-прежнему стоял на месте. Беседа с психологом! О чем? В его мысли попытаются проникнуть. С какой стати он должен им это позволять? Пока ему прекрасно удавалось прятаться ото всех.

Кроме Анны.

Она принадлежала ему, а он ей. И так будет всегда. Два года и пять месяцев он делал все, чтобы она снова стала здоровой. Чтобы им снова было хорошо. А эти люди хотят, чтобы он признал, что старался напрасно.

Никто не сможет отнять ее у него.

Никто.

Когда он вышел на улицу, начался дождь. В дни, когда предстояло ночевать в больнице, он оставлял машину дома и приезжал общественным транспортом из-за дороговизны парковки. Иначе пришлось бы платить за целые сутки, а средств на это у него больше нет. Он застегнул куртку и направился к метро.

Его пугала предстоящая ночь, он точно знал, что его ждет. Вечный Контроль в пустой квартире. Сосущее беспокойство, не забыл ли он что-то важное. Хорошо ли закрыт кран в ванной? А конфорки? И дверь, она действительно заперта? После того как он убеждался, что все в порядке, ненадолго наступало спокойствие. Но что, если, проходя мимо, он случайно задел выключатель в ванной и не заметил этого? Или не выключил а, наоборот, включил плиту? Да и дверь, кажется, все-таки открыта. Нужно еще раз проверить.

Проще всего уйти. В этом случае он будет уверен, что все хорошо. Покидая квартиру, он всегда выключал все батареи, вынимал шнуры и протирал розетки от пыли, ведь в любую минуту может вспыхнуть искра и начаться пожар. Пульт от телевизора никогда не оставлял на столе, а хранил в ящике, потому что свет из окна мог упасть на сенсор и поджечь его.

Теперь нужно закрыть дверь. За последние полгода ритуал выхода стал таким сложным, что для собственной уверенности даже пришлось записать его порядок на листке, который он с тех пор всегда носил в бумажнике.

На улице он оглянулся на темные окна квартиры. Появившийся во дворе незнакомец лет пятидесяти подозрительно глянул в его сторону. Но возвращаться домой — это немыслимо, так что он вытащил из кармана связку ключей, сел в машину и завел двигатель.

Только у Анны он чувствовал себя спокойно. Только она была в силах победить этот разрушающий страх.

А эти считают, что он должен все бросить и идти дальше.

Куда?

Куда они хотят его отправить?

Она — единственное, что у него есть.

Это возобновилось после несчастья. Сперва таилось, подстерегало его, поначалу лишь как потребность создавать симметрию и восстанавливать равновесие. Но по мере того, как серьезность ее состояния становилась все очевидней, навязчивые ритуалы стали превращаться в одержимость. Их исполнение стало единственным способом отвести угрозу. Если не послушаться импульсов, то произойдет что-то страшное. Что именно, он не представлял — знал только то, что не выдержит этого ужаса и боли.

В отрочестве все было иначе. Для того чтобы тяжесть отпустила, достаточно было всего лишь не прикасаться к дверным ручкам, или спиной спуститься по лестнице, или дотронуться до всех фонарных столбов на пути. Тогда ему было намного легче. Он мог спрятаться за подростковым эгоцентризмом.

И ни сейчас, ни тогда никто не догадывался, что, полностью осознавая безумие собственных действий, он постоянно изобретает приемы и жесты, которые скрывали бы ритуалы, придавая им вид естественных движений.

Шла ежедневная тайная война.

Анна, любимая. Он никогда ее не оставит.

В куртке зазвонил мобильный. Он посмотрел на дисплей. Номер скрыт. Два гудка. Если отвечать, то только после четвертого.

Вдруг это из больницы.

— Юнас.

— Это папа.

О господи, только не сейчас.

— Юнас, ты должен помочь мне.

Пьяный. Пьяный и расстроенный. И Юнас знал, зачем он звонит. Последний раз они говорили восемь месяцев назад, на ту же тему. Она не менялась. Наверное, отец звонил и умолял бы куда чаще — если бы чаще бывал достаточно трезв, чтобы вспомнить номер.

В трубке слышался гул голосов. Наверняка сидит в каком-нибудь баре.

— Мне некогда, я не могу сейчас говорить.

— Черт, Юнас, ты должен мне помочь. Я не могу так жить, я не выдержу… — Голос дрогнул, в трубке стало тихо. Лишь отголоски чужих разговоров.