Алекса Конклина, идущего по улице Старого города в Джорджтауне, куда Борн вывез Джеми и Элисон. Теперь он не скоро отправится куда бы то ни было вместе со своими детьми. Они вышли из кафе-мороженого, дети держали в руках пломбиры в вафельных стаканчиках, и вдруг откуда ни возьмись появляется Конклин собственной персоной. Алекс Конклин, наставник, человек, сотворивший личность Джейсона Борна. Невозможно представить, чем бы он был сегодня, если бы не Конклин.
Доктор Сандерленд поправил очки.
– Простите, не понимаю…
– Этот самый друг умер три года назад.
– Однако вы его увидели.
Борн кивнул.
– Я окликнул его по имени, а когда он обернулся, я разглядел, что у него на руках что-то… точнее, кто-то. Женщина. Окровавленная женщина.
–
– Да. В тот момент мне показалось, что я схожу с ума.
Именно тогда он решил отправить ребят домой. Сейчас Элисон и Джеми живут в Канаде вместе с сестрой и отцом Мари на огромном семейном ранчо. Для них так лучше, хотя Борн страшно по ним скучает. Однако не стоит, чтобы они видели отца в таком состоянии.
Сколько раз с тех пор он переживал заново те самые мгновения, которых боялся больше всего: видел бледное безжизненное лицо Мари, забирал ее вещи из больницы, стоял в полумраке погребального зала вместе с директором похоронной конторы, глядя на тело Мари, на ее застывшее, восково-белое лицо, покрытое густым слоем грима, хотя сама она почти не пользовалась косметикой. Склонившись над ней, Борн протянул руку, и директор дал ему носовой платок, которым он вытер помаду и румяна. После этого он поцеловал Мари, и холод ее губ пронзил его электрическим разрядом: «Она умерла, она умерла. А это значит, нашей совместной жизни пришел конец». Борн с глухим стуком опустил на гроб крышку и, повернувшись к директору, сказал: «Я передумал. Гроб будет закрытый. Я не хочу, чтобы ее видели такой – особенно дети».
– И все же вы последовали за ним, – настаивал доктор Сандерленд. – В высшей степени любопытно. Учитывая ваше прошлое, амнезию, психологическая травма, вызванная внезапной кончиной супруги, подтолкнула появление этих необычных воспоминаний. Вы не можете предположить, каким образом ваш покойный друг может быть связан с этой окровавленной женщиной?
– Нет.
Но, разумеется, это была ложь. Борн подозревал, что переживает заново одно старое задание – на которое Алекс Конклин послал его много лет назад.
Доктор Сандерленд сплел пальцы.
– Ваши воспоминания могут вызываться самыми разными чувствами – главное, чтобы они были достаточно сильными: зрительным образом, запахом, тактильным ощущением. Обычно такое происходит во сне. В вашем случае все отличие заключается в том, что ваши «сны» реальны. Это ваши воспоминания; все это происходило на самом деле. – Он взял чернильную ручку с золотым пером. – Несомненно, первой в этом списке идет пережитая вами травма. Поверить в то, что вы видели человека, про которого вам достоверно известно, что он умер, – стоит ли удивляться, что эти воспоминания являются вам все чаще и чаще.
Справедливо сказано, однако стремительное увеличение кошмаров привело к тому, что психическое состояние Борна стало просто невыносимым. В тот день в Джорджтауне он ведь бросил своих детей. Хоть и на минуту, но все же… Тогда, осознав то, что с ним случилось, Борн пришел в ужас; он до сих пор не мог прийти в себя.
Мари больше нет – жуткая, бессмысленная реальность. А теперь его терзали не только воспоминания о Мари, но и те древние молчаливые улицы, злорадно глядящие на него, улицы, обладающие какими-то знаниями, которых у него не было, знающие о нем что-то такое, о чем он сам не мог даже догадаться. Кошмар принимал такую форму: накатывались воспоминания, и он просыпался в холодном поту. После чего долго лежал в темноте, абсолютно уверенный в том, что больше не сможет заснуть. Но рано или поздно сон все-таки приходил – тяжелый, наркотический. И, поднимаясь из этой бездонной пучины, Борн поворачивался в кровати, еще не проснувшийся окончательно, и, как всегда, искал рядом с собой теплое, восхитительное тело Мари. А затем снова ощущал удар – товарный поезд, на полном ходу врезающийся ему прямо в грудь.
Из черного забытья Борна вывел сухой, ритмичный скрип золотого пера по бумаге.
– Эти воспоминания буквально сводят меня с ума.